class="p1">В семье Нерсесовых было три дочери. Екатерина, ставшая математиком, в семейном кругу ее звали Риной; Маша (Мага, Магдалина, на армянский манер) — филолог, пошла по стопам Сергея Николаевича, доцент, специалист по английской литературе; Зина (Зика) — ученый- мерзлотовед. Очень яркие и разные. Сергей Николаевич называл их «мои три сестры» — у него была их общая фотография. Отношения его с каждой из них складывались по-своему.

Между первой и второй ссылками Дурылина (1925–1927 годы) был новый период тесного общения его с нашей семьей. В школах начали вводить атеизм, понижался уровень преподавания, менялись нравы. Евгения Александровна организовала домашнюю школу для двух старших девочек, собрав в нее еще нескольких знакомых. Сергей Николаевич вел в школе курс литературы, Е. А. Ефимова — историю, А. Н. Хренников — математику (его дочь Любовь Александровна, Любочка, биолог, жила в семье Нерсесовых как приемная дочь, позднее через нее в целях конспирации шла часть переписки С. Н. из ссылок, например с Е. В. Гениевой).

Педагогический талант Сергея Николаевича, его любовь к литературе зажигали учениц, распространялись на их друзей, в том числе знакомых по Сергиевому Посаду, куда выезжали или были высланы из Москвы целый ряд семей и где Нерсесовы познакомились с ними в летние сезоны начала 20-х годов, живя там на даче. Сергей Николаевич ставил с детьми спектакли. К серебряному юбилею свадьбы Евгении Александровны и Александра Нерсесовича — летом 1931 года — Сергей Николаевич прислал из Киржача, из третьей ссылки, шутливую пьесу в стихах: «День серебряной свадьбы» (в переплете, вышитом Ириной Алексеевной), героями которой были все члены семьи. Кто-то из сестер навещал его в Киржаче. В томской, второй ссылке условия существования С. Н. и И. А. были тяжелее, чем в первой, челябинской, где ему дали возможность работать. А в Томске он был лишен возможности устроиться на работу, ОГПУ не давало разрешения. Тяжелее и материально, и морально, ведь он привык сам зарабатывать, а не пользоваться помощью других. Они с Ириной Алексеевной отмечают присланные Риной деньги — ее первую зарплату. В семье горячо переживают перипетии его жизни. Бывает у Нерсесовых младшая сестра Ирины Алексеевны, Шура. (Есть фотография свадьбы Александры Алексеевны с Иваном Федоровичем Виноградовым — 1926 год, — где рядом с молодоженами сидит венчавший их отец Сергий Дурылин в рясе, а сзади стоят среди гостей сестры Нерсесовы[257].)

Еще после первого ареста на многочисленные ходатайства о Сергее Николаевиче, известном в церковных, научных и культурных кругах, Луначарский, от лица высших инстанций, отвечал: «Пусть снимет рясу» — то есть перестанет служить священником. Он в церкви больше не служил. То есть перестал быть приходским священником. Гонения на духовенство были свирепые. После третьей ссылки Сергей Николаевич уже не мог выдерживать постоянное давление: подорвано здоровье, в Киржаче сгорел его архив, разработка которого давала и литературный заработок, и поддерживала морально. В церкви бушевали страсти, друзья оказывались в лагерях. Маросейский приход о. Алексея был на грани закрытия: посвящающиеся молодые священники арестовывались. Резко менялась и общая атмосфера. Сергей Николаевич решает изменить свой официальный статус, формой чего стала регистрация гражданского брака (без венчания) с Ириной Алексеевной, его постоянной спутницей в ссылках. «Так будет проще в отношениях с властями и с окружающими», — сказал он ей. Целибатный священник не может оставаться в сане после женитьбы, это знали все. Но отношение к гражданскому, советскому браку в старой части общества, особенно церковного, было скептическое — еще недавно брак и развод был делом несерьезным, мог разрываться без ведома одной стороны «за три рубля» (такое отношение сохранялось даже после войны). В церковных кругах верующими людьми брак без венчания не признавался.

Магдалина Александровна рассказывала: «Помню, у нас дома Юля Павловна, жена о. Константина Ровенского, плача, умоляет: „Отец Сергий, вернитесь в Клённики“. А он тяжело отвечает: „Не могу“». Уход был тяжелым и для Сергея Николаевича, и для близких. В Маросейской общине многие резко оценили этот шаг — как предательство. Порвала с ним отношения Лидия Александровна Воскресенская и ее семья.

Тяжело было и Нерсесовым, пример Сергея Николаевича, несомненно, сыграл немалую роль в отходе от церкви двух младших сестер — Маши и Зины. Тяжелее других принимал изменения в общественной жизни Александр Нерсесович, остро страдавший от огрубления нравов, бесправия личности — все усиливавшихся. Евгения Александровна находила применение своей энергии в помощи страждущим, в попытках нести свет веры среди тех, кто задыхался в атмосфере безверия и дешевого оптимизма.

[Продолжение см. в главе «Москва. Болшево».]

Волошин Максимилиан Александрович[258]

Волошин Максимилиан Александрович (1877–1932) — поэт, художник. С Дурылиным познакомился в 1910 году (по другим сведениям — в 1912). Подружились они в 1926 году, когда Дурылин гостил летом в Коктебеле у Волошина. У них возникает не только взаимная симпатия, но и обнаруживаются общие интересы и взгляды на литературу, на жизнь. Они много времени проводят вместе в разговорах, в прогулках по окрестностям. В период томской ссылки Дурылина у них активная переписка. Они обмениваются книгами, посвящают друг другу стихи (Волошин: «Я не сам ли выбрал час рожденья…», Дурылин: «…И я пришел к тебе на юг. Внимаю…» и др). Волошин шлет в Томск свои акварели и в подарок, и на продажу. Дурылин деньги от проданных акварелей отправляет нуждающемуся поэту. Посылая Сергею Николаевичу свои новые стихи, Волошин советуется с ним по вопросам иконографии и Православия, зная энциклопедические познания Дурылина в этой области. Стараясь поддержать друга морально, в посылочки вкладывает ветки цветущей маслины и полыни, запахи которых любил Дурылин.

В 1927 году на выставке акварелей Волошина в ГАХНе Дурылин произносит речь о творчестве Волошина, отмечая, что у Волошина акварели и пейзажные стихи нераздельны, и издание стихов будет не полным, если их не сопроводить акварелями, и выставка акварелей не полна без киммерийских пейзажей в стихах.

Смерть Волошина Дурылин перенес очень тяжело. Его записи об этой потере находим и в письмах 1930-х годов, и в бумагах болшевского периода.

Дорогой Сергей Николаевич.

Буду очень, очень рад видеть Вас у себя этим летом. С половины мая у нас налаживается коллективное питание. Для Вас у меня место всегда найдется. Но относительно Вашего знакомого семейства[259] вопрос немного сложнее. Очевидно, А. А. Сидоров не ознакомил Вас с характером моей дачи. Комнат вообще я не сдаю: я превратил мой дом в бесплатную художественную колонию — открытую для всех, кто нуждается (материально, физически и духовно). Так что вопрос о Ваших знакомых сводится к тому, будет у меня свободное место: тогда милости просим.<…> Поэтому предлагаю Вам сделать так: