Слушая чириканье Луизы насчет выбора еды, которую подают на ланч, я старалась пописать как можно быстрее.

Я выпрямилась и натянула трусики, не замечая того, что чириканье уже давно прекратилось и Луиза смотрит на меня через верхнюю кромку двери.

Она молчала, широко раскрыв глаза. Я сильно покраснела, хотя не понимала почему.

А узнала я об этом в тот же день.

Исобел изо всех сил цеплялась за серое. Оно появилось по краям черноты и расплывалось как клякса. Она знала, что серое пытается ее успокоить, хотя и не понимала, была ли это жизнь или смерть.

Да это ее больше и не волновало.

Все, кроме этой удушающей непроницаемой темноты, она готова была воспринять с облегчением.

Темнота забрала у нее все. Она украла ее мысли. В этой унылой мрачности находилось только ничто рядом с ничем.

Пошлите ей серое, предложите белое, покажите тоннель, который выведет ее наружу.

Время от времени наступление серого превращалось в едва заметное движение, заставляя Исобел задумываться, не выдумала ли она это тайное вторжение.

А по краям все расплывалось, будто ее сознание постепенно изнашивалось.

Темнота уже не казалась такой непроницаемой, но чем ближе она подступала, тем больше паники возникало в разных частях ее сознания, так что Исобел терпеливо ждала, что ждет ее впереди.

– Это ведь ты сказал ему, признавайся, – завелась Ким, как только они оказались одни в машине. – Распелся, как канарейка, о тех местах, где я могу бывать…

– Я мог – совершенно случайно – обмолвиться, – Брайант пожал плечами, – что ты прогуливаешь Барни в Кленте вечером по средам около девяти. И что ты паркуешься на нижней стоянке. Знаешь, так, совершенно вскользь.

Ким резко повернула налево, и сержант врезался в пассажирскую дверь[65].

– Брайант, ты хоть понимаешь, насколько сильно я ненавижу эти твои попытки вмешаться в мою частную жизнь?

– Ха, ты именно так себе это представляешь?

– А разве нет?

– Неа. Каждый раз, когда мы начинаем большое расследование, ты становишься сама не своя. Я знаю, что ты не любишь Дэниела Бэйта, поэтому подумал, что он – идеальная кандидатура, чтобы выпустить на него весь пар. Короче говоря, когда ты орешь на него, ты не орешь на всех нас.

Ким поняла, что это объяснение зрело у него очень долго.

– А если ты села за руль для того, чтобы наказать меня, считай, что это сработало и я больше так не буду, – добавил сержант, упираясь в торпедо машины.

Об этом она вовсе не думала, но надо будет запомнить на будущее.

– Что новенького с Исобел? – спросил Брайант, когда они проезжали мимо Рассел-Холла.

Он знал, что она уже успела проверить.

– Ничего особенного. Но деятельность мозга не прекращается.

– Угу…

– Что? – переспросила Ким.

– А ты когда-нибудь задумывалась над этим?

Вместо ответа инспектор стала ждать неизбежного продолжения.

– Ведь это похоже на то, что тебя похоронили заживо, нет? Я хочу сказать, что мозг все еще работает, но погружен во мрак, потому что твое тело не двигается и все ощущения как бы умерли. Как будто ты превратился в одну голову. Ты понимаешь, о чем я?

К сожалению, Ким его хорошо понимала. Она столкнулась с чем-то подобным во время одного из своих предыдущих расследований, когда познакомилась с девочкой, которую звали Люси[66]. Она не была в коме, но страдала от мускульной дистрофии, так что могла пользоваться всего несколькими пальцами на руке. При этом мозг ее работал идеально.

– Как будто все твое существо ограничено только головой, – продолжил Брайант, вздыхая.

– Ладно, Брайант, – сказала детектив. С нее достаточно. – Если хочешь о чем-то поразмышлять, то подумай лучше, почему в карманах у Боба были фунтовые монеты и лотерейный билет, потому что меня уже тошнит от этих мыслей, – призналась она, паркуя машину.

– Ага, ведь это теперь у нас в приоритете, – простонал сержант.

Инспектор уже не помнила, сколько раз за последние несколько дней они посещали больницу, но на этот раз их целью были не палаты.

– Почему одиннадцать фунтовых монет? – вслух размышляла она, пока они шли по коридору в сторону морга.

– Непростой вопрос, а? – спросил Брайант.

– Почему не десятки или пятерки? Почему только монеты?

– Честное слово, не знаю, – ответил сержант.

Ким всегда удивляло то, как разные люди определяют для себя те вещи, которые требуют размышлений. Брайант вообще никакого внимания не обратил на эту деталь, а она не могла думать ни о чем другом. С таким мизерным количеством вещественных доказательств все должно что-то обозначать.

– М-м-м-м, – промычала Стоун, нажимая кнопку звонка.

Когда она вошла, ее поприветствовали «белые халаты».

– Китс. Дэниел. Чем порадуете?

– Инспектор, – покачал головой патологоанатом, – если вы прекратите эту вашу светскую болтовню, то сможете сэкономить время для… Ни для чего, если сказать по правде.

Ким была рада, что чистая простыня закрывала жертву до плеч.

Всю ночь перед ее глазами стояла картинка с медленно разлагающимся лицом женщины. Раны, которые ей нанесли, были все еще хорошо видны.

– Сколько ударов по лицу было нанесено? – уточнила Стоун. Ей было все равно, кто из них двоих ответит на ее вопрос.

– Пока я насчитал семь, и все по левой стороне, – заявил Китс.

Ким знала, что он пытается донести до нее, что убийца, возможно, был левшой. А удары, скорее всего, наносились сверху, когда он сидел, оседлавши жертву.

– Рот? – продолжила Ким.

– Полон грязи, – кивнул Китс. – Скорее всего, она и послужила причиной смерти, но мы еще не закончили, так что я пока не готов подписаться под этим. Посмотрите, что у меня на столе.

Детектив подошла к столу в углу помещения. На его краю лежал пакет для вещественных доказательств. Она подняла его и повернула.

Это была заколка-«невидимка». На этот раз на ней не было разбитого сердца, но Ким заметила какой-то след на белом пластике в том месте, где что-то было отломано.

– Такая же, как у Джемаймы, – прошептала она.