— Думаешь, выскользнет? — спросил генерал.

— Уверен. Птица не нашего полета. И, скорее всего, не один. Воропаев и Матанин — расходный материал. Он их к поиску почти не привлекал, держал для грязной, малоквалифицированной работы. Ищет кто-то другой.

— ФСБ, корпоративники? — уточнил генерал.

— Вы, Серафим Петрович, лучше в этом разбираетесь, — ответил Калмычков. — Я не пересекался.

— От того, кто ищет, до того, кто заказал, сложно ниточку протянуть. Ясно, что дело не простое. Может вывести куда угодно… — Генерал помолчал. — Когда замутили мы с тобой эту карусель, чувствовал, что паутину с жирными пауками потревожим. Опасно! Теперь точно знаю — добром не кончится! И хрен с ним! Хлопнем дверью напоследок! Только ты держись от меня подальше. Большое дерево, когда падает, много поросли под собой ломает.

— С чего это вы падать собрались? — не понял Калмычков.

— С того, Коля, что если серьезные структуры за этим Щербаком стоят, они быстро просчитают, кто бучу поднял. Погонят волну по линии министерства. И не факт, что отобьюсь. Не простят блеф такого масштаба. Важно тебя из-под удара вывести. Ни при каких обстоятельствах не высовывайся! Моя инициатива! Сам придумал — сам отвечаю. Я и на пенсии связей не лишусь, а тебе большие задачи решать. Со временем, конечно… Так что, кофеек больше пить не ходи. Переключайся на Перельмана.

На том и разошлись. А ГУВД — встречал День милиции очередной победой над преступностью. КПЗ отделов трещали от сотен задержанных гастролеров. Крупной рыбы почти не попало, но город изрядно зачистили от всего, что болталось между местными группировками, денег больших не принося, но создавая постоянные проблемы милицейскими рейдами, облавами, всему, что мешает спокойно жить и работать.

Как ни искали, специально обученных московских диверсантов среди задержанных не обнаружили. Проскочил между сетей и неуловимый Щербак. А беглого самоубийцы в городе, скорее всего, давно нет.

К десяти вечера собрался уходить домой. Ребята разъехались прямо из отделов, где заканчивали «фильтрацию». Только Егоров вернулся в ГУВД. Вошел в кабинет, когда Калмычков уже надевал плащ.

— А за День милиции? — Егоров вытащил из кармана бутылку коньяка «Москва».

— Лучше бы ты дихлофосу купил, — сморщился Калмычков.

— На французский пока не хватает.

— Ладно, извини… — Калмычков разлил коньяк по рюмкам. — С праздником! Днем милиции…

Женька ждал его в маленьком ресторанчике на Московском. Стол ломился от тарелок с закусками, из которых он то и дело подцеплял вилочкой что-нибудь вкусненькое. Почти пустая бутылка водки и официантка, изумленно вскинувшая брови, когда Женька попросил принести еще один эскалопчик, венчали картину тотального обжорства.

— Не лопнешь? — спросил Калмычков, присаживаясь.

— Как не стыдно! — обиделся Женька, — Поднимают среди ночи, заставляют, как волчару, носиться по городу, а потом еще в рот заглядывают. Маковой росинки с утра не держал.

— Ешь, ешь, волчара… — Калмычков ласково смотрел на друга. — Спасибо тебе, Жека! Век не забуду.

— Че ты, Коль? Дело житейское. Все нормально. Ксюня дома. С рук на руки Вальке твоей передал. Жива-здорова, меня как увидела — обрадовалась.

— Ты кушай, не спеши. И по порядку, рассказывай, — попросил Калмычков.

— Так и нечего особо, рассказывать. С утра напряг родителей одноклассниц. Попросил дочек поспрашивать, пока в школу не ушли. Некоторые — с понятием. Но есть и сволочи… Обещали в милицию жаловаться. Готовься… Всем телефончик свой оставил. Сначала ничего не цеплялось. Только после обеда отзвонилась девчушка, у которой папа особенно говнистый, и назвала бар, в который зачастила Ксюня. Дальше дело техники.

Взял двух братков, отработали бар, выяснили с кем она тусуется. Где живут. Чем дышат. Накрыли на хате. Два обалдуя (паспортные списал, потом пробьешь по учетам), навтыкали им по первое число, чтоб неповадно было. Канают под фотохудожников. Теперь, правда, долго нечем снимать будет. Комп тоже забрали, завтра тебе завезу.

— Поставщики клубнички? — Калмычкова бил озноб, и он из последних сил старался его скрыть.

— Вроде того… Записные книжки почитаешь, там адреса, телефоны, сайты… Наркоту не нашли, только спиртное. Были еще две девицы, постарше. Данные записали. Что мы еще могли? Мы не милиция. Эти два козла, когда очухались, стали крышей своей пугать. Пришлось добавить. Какого-то Ладыгу называли. Который под Кузей. Знаешь?

— Не слыхал. Они в курсе, чья Ксюня дочь? — спросил Калмычков.

— Похоже, нет. Я старался впрямую не спрашивать. Ксюня говорит, что фамилии не называла. Самое хреновое, что им нечего предъявить. Девчонку не похитили, не удерживали, клянутся, что пальцем не тронули. Сама, говорят, прибилась. Домой не хотела идти. Родители бьют. Добрые ребята и приютили.

— Спасибо, Жека, еще раз. Побегу. Гляну на нее. А завтра добрыми ребятами займемся.

Он думал, что дома застанет рыдающих мать и дочь, но, дрожащими руками открыв дверь, услышал смех и милое воркование.

Страх за Ксюню, гнев и радость, вздыбились в нем тремя огромными волнами и столкнулись, взаимно гася друг друга, отнимая последние силы. Он стоял у двери, не зная, что делать, что чувствовать и говорить, пока не выглянула из комнаты Валентина со счастливой улыбкой, но с полными ужаса глазами в черных подглазниках. Приложила палец к губам и тихонько помотала головой, призывая его к осторожности. Он кивнул, надел на лицо такую же улыбку и шагнул в комнату.

Ксюня лежала на застеленном диване, служившем ей кроватью уже много лет, беззаботно смеялась чему-то телевизионному. Вымытая, покормленная, она не представляла сотой доли пережитого ими за сутки.

— Привет, пап! Давно тебя не видела.

Калмычков улыбнулся ей и прошел на кухню. Жена юркнула за ним.

— Только не приставай к ней с вопросами! — взмолилась Валентина. — Плохого ничего не случилось. Лишь бы не спугнуть! Только лаской и любовью! Они сейчас растут быстро, а внутри — как дошкольники. Ничего через мозги не пропускают. Информация напрямую шпарит: органы чувств — органы движения. Не лезь с беседами, умоляю! Только любовь…

Он опять промолчал. Именно ласки и любви не находил в себе сегодня.

11 ноября, пятница

Утро началось с плохих новостей. В СИЗО повесился Матанин.

Дураку ясно, что повесили, но прокуратура пишет — «самоубийство через повешение». Потому пишет, что в противном случае придется официально признать давно и определенно известный факт.

Грош цена правоохранительной системе, где в строго охраняемых тюрьмах убивают свидетелей, устраивают для авторитетов попойки с бабами и наркотой. Откуда те же авторитеты руководят мероприятиями по своей отмазке. Все зарабатывают, и тюрьма — туда же.