— Я не получал приказа об уничтожении Москвы.

— У меня к вам, подсудимый, несколько заключительных вопросов. О так называемой теории «высшей» расы. Я ставлю перед вами только один вопрос. Только один! Вы обязаны ответить на него прямо. Согласны ли вы были с теорией «высшей» арийской расы и воспитанием немецкого народа в ее духе?

— Различия между расами я, безусловно, признаю… Но я никогда не заявлял, что ставлю одну расу в качестве расы господ выше другой. Я указывал только на различия между расами.

— Считаете ли вы себя, как второго человека в Германии, ответственным заорганизованные в государственных масштабах убийства миллионов ни в чем не повинных людей? Ответьте коротко: «да» или «нет»…

— Нет, так как я ничего не знал об этих убийствах и не приказывал их проводить.

— Вы, второй человек в государстве, обязаны были знать эти факты! Миллионы немцев знали о творившихся преступлениях, а вы не знали… Вы заявили здесь, что гитлеровское правительство привело Германию к расцвету. Вы и сейчас так считаете?

— Катастрофа наступила только после проигранной войны.

— Значит, до этого все делалось правильно?

Не дождавшись ответа, Руденко припечатал:

— Подсудимый Геринг, вы и ваши коллеги привели Германию к полному и абсолютному краху.

Потом обернулся к судьям и абсолютно спокойно сказал:

— Ваша честь, у меня больше нет вопросов к подсудимому.

Постскриптум

«За последние месяцы немецкий народ испытал такие ужасные страдания и голод, что сообщение о самоубийстве Гитлера, избежавшего таким образом людского суда, не вызвало почти никакого интереса и даже не стало темой для разговоров. В то время народ находился в состоянии такой апатии и усталости, что у него оставалось только одно страстное желание — чтобы со всем этим было покончено раз и навсегда.

Однако многим немцам (и притом далеко не самым худшим из моих соотечественников) пришлось вынести еще одно испытание. Этим испытанием было жестокое открытие, что все огромные жертвы и беззаветная преданность войск были напрасными, что миллионы храбрых людей рисковали своей жизнью и погибали ради дела, которое, как теперь стало ясно, было нечестивым».

Генерал-лейтенант Зигфрид Вестфаль, 1946 год

После эпических сражений с Паулюсом и Герингом, привлекших внимание всего мира, процесс словно решил несколько перевести дух и перешел вроде бы во вполне рутинное русло. Всем уже было ясно, что фултонская речь Черчилля суду ничем не грозит и он твердо намерен довести свое дело до конца. А предстоящие допросы Риббентропа сенсаций и особых разоблачений не сулили, всем было известно, что Риббентроп представляет из себя ныне довольно жалкое зрелище, и если на что способен, так это на бесконечную и бессмысленную ложь, которой он даже не старался придать видимость правдоподобия.

Однако у генерала Филина были на сей счет свои весьма основательные сомнения. Риббентроп, конечно, перепуган, способен лишь вилять и делать вид, что он ни к чему не причастен. Но по сведениям, поступающим от Гектора, на него давит Геринг, требуя, чтобы Риббентроп поставил в центр своего выступления так называемые секретные протоколы к договору о ненападении, который он подписал с Молотовым. Геринг, подавленный поначалу разгромом, который ему учинили Максвелл-Файф и Руденко, теперь снова налился злобой и вознамерился взять реванш руками Риббентропа. Он мечтает отомстить русским. Причем на сей раз его поддерживают и другие подсудимые. Риббентроп пока увиливает, мямлит, что этому договору придают какое-то особое внимание, но кто его знает, как все пойдет дальше… Тем более, что в дело могут вступить адвокаты, которые из-за чересчур джентльменского поведения председателя лорда Лоуренса, стали позволять себе черт знает что.

Обсудили еще раз ситуацию с Руденко, тот обещал быть постоянно начеку, но сказал, что суд какие-то сомнительные документы на сей счет уже отказался рассматривать, поэтому вряд ли пойдет на попятный. Да и никому это не нужно.

У Реброва тоже были свои заботы. Почему-то ему не давал покоя молодой помощник адвоката с выправкой и статью настоящего нордического воина Олаф Тодт. Над ним следовало бы хорошенько поработать, но что можно было сделать в зоне американской оккупации, где заокеанские ребята контролировали все и ни с кем не делились своими секретами, даже с англичанами? Ничего удивительно в том, что Тодт обладал военной выправкой не было — все молодые немцы проходили через спецподготовку. Но было в нем что-то подозрительное, от него исходило ощущение некоей опасности. Ребров даже подумал, не стоит ли поделиться своими соображениями с Филиным? А может, Гектор способен узнать что-то про этого самого Тодта? Но идти к Филину с неясными самому себе подозрениями, было глупо. Надо было что-то для начала предпринять самому…

Однако предпринимать Реброву ничего не пришлось, потому что позвонил Филин и сказал, что они срочно вылетают в Москву и он ждет Реброва на аэродроме.

Хмурого Филина он нашел уже у самолета, вылетающего в Берлин. Чуть в стороне курил летчик.

— Чего ждем, капитан? — спросил его Филин.

— Просили еще одного пассажира взять, — объяснил летчик. — Видимо, большой человек, приказали обязательно дождаться.

В это время прямо к самолету подъехала громадная черная немецкая машина, из которой не торопясь выбрался полноватый военный с генеральскими лампасами. А потом оттуда появилась Белецкая в светлом плаще и белом берете.

Генерал подхватил Белецкую под руку, подвел к Филину.

— Доброе вечер, Сергей Иванович, это из-за меня вас задержали, но вы уж простите, все никак с женой не могу распрощаться… Соскучился…

— Вы тоже в Москву? — поинтересовался Филин.

— Нет, я в Берлин. Нечего мне здесь делать — я ведь в вашей юриспруденции не специалист. У меня теперь свой фронт работ — лично контролирую ход земельной реформы в нашей зоне с упором на коллективное хозяйство.

— Дело интересное, — вежливо сказал Филин.

— Еще какое!

Белецкий обнял жену.

— Ленок, а может, ну его этот Нюрнберг, а? Не надоели тебе эти фашисты! Может, все-таки со мной? Я с Москвой обо всем договорюсь?

Белецкая, которая все это время старалась не смотреть на Реброва, засмеялась:

— Как говорят наши союзники американцы, я должна отработать контракт до конца.

— Ну, смотри, — вздохнул генерал, видимо, уставший уже говорить на эту тему.

Поднявшись в самолет, Ребров долго смотрел в иллюминатор на красивую женщину в белом плаще, которая кому-то махала рукой…

Когда самолет набрал высоту, Белецкий подсел к Филину. От него попахивало коньяком, и вообще он был размякшим и разомлевшим после нескольких дней, проведенных с женой.