– В лесу нашли. Уходил. Стрелами достали.

Грача нашли под елью, далеко в стороне от святилища, куда он, раненный, добрел из последних сил. Уходил от погони, только шел не в ту сторону. Две стрелы вытащил, третью не смог, она и теперь торчала из спины. Сивый хмуро усмехнулся. Вот и пригодился мед. Только нерадостно станет от того пития. Подошел, обломил стрелу, вынул обломки.

– Всем спать. Вечером тризну справим. Хороший боец к Ратнику уйдет.

Сивый стоял с чарой в руке и молча оглядывал лесное воинство. Грач полусидел на тризных бревнах, будто руками опирался. Под одну ладонь положили нож, под другую – его любимый лук. Безрод кривился и кусал ус, боги-божечки отчего же так неловко, ровно залез не в свою тарелку? Многих проводил в последний путь, но впервые доводится самому зажигать тризный огонь. Сотня пар глаз напряженно глядит со всех сторон. Как ни крути, а придется сказать то, чего они ждут. И захочешь – не отвертишься. Можно живым руку не подать, а с павшим-то что делить? За Тычка парень голову сложил. И за Босонога, и за Перегужа. И даже за него самого. Может быть, получится догнать свое счастье? Вот за стену выйти удалось. Чем Злобог не шутит?

– Я, Безрод, перед людьми и богами отдаю должное храбрецу: он один выступил против всего полуночного войска, был достоин лучшей доли и теперь отдаю его в твою дружину, Ратник. Пусть чаша Грача никогда не пустует за столом, и пусть будет у него столько еды, сколько доброй памяти оставил на белом свете!

Сивый осушил чару и запалил огонь. Пока не занялось пламя, поднялся на бревна, вытащил нож, полоснул себя по руке и окропил кровью сапоги Грача. Метка Ратнику. Уходит не сирота ничейный, а человек, ради которого есть, кому пролить кровь. Ратник по крови узнает, кто есть кто. Для него нет загадок. Жаль, нельзя отправить с Грачом белого коня, нет с ними лошадей. Сивый сошел вниз и оглядел воев. Вот и проводили первого. Для всех началась новая жизнь. Были раньше дружинные князя, и было их много. И как бы дальше ни сложилось, сколько бы их ни осталось, нынешние лазутчики навсегда останутся «дружиной Безрода», и год от года их будет становиться только меньше.

Четверо, что остались в лесу прошлой ночью, видели и слышали тот переполох, что случился, когда оттниры не нашли поутру десяти ладей, а людей наоборот – нашли, да только мертвыми. Рассказали, как полуночные ворожцы закололи черного коня, дабы отогнать нечистую. Добытчики стали ходить, да на тень свою коситься, с ужасом смотрели в сторону леса и остервенело плевались. Облазили весь берег, ткнулись носом в каждый камень, однако ничего не вызнали. Ровно не стояли тут никогда ладьи.

– Будто корова языком слизала! – хохотал Люб.

Безрод усмехнулся, кивнул, думая о своем, и как будто очнулся. Услышал свое имя, оглянулся и обомлел. Самый младший, Люб, стоял перед костром и держал в руках чару с медом. Не пить собирался – преподнести.

– Прими, вождь, чару с медом. Моя очередь подошла, но я хочу тебе отдать. Прими!

Сивый медленно встал, а Люб, довольный, улыбнулся. Во всем их воевода первый: и в сече, и в песнях, и в плясках, даже в молчании и угрюмости. Безрод принял чару и оглядел отчаянное воинство. Сегодня над Грачом кровь пролил. Та кровь нынче у Ратника, Грач принес. Наверное, спросил его предводитель всех воев: «А кто воеводой у тебя Грач? Поглядим, поглядим, Хм… Безрод! Стало быть, принял дружину?» Принял, куда деться. Своими бойцов признал, перед богами и людьми признал.

– За вас пью, парни. Давеча впервые за мною пошли, а сегодня… – Безрод неловко замолчал. Поздно отступать. Уже все сделано, осталось только сказать. Дружинные напряглись, даже с мест привстали. – … а сегодня говорю: мои вои!

Громогласный торжествующий рев разметал лесную тишину, Безрод испуганно заозирался. Не услышал бы полуночник тот рев. Руки дружно взметнули оружие верх, и Сивый осушил чару до капли. Засадники окружили своего воеводу, подбросили в воздух и взметнули на скрещенные мечи. Безрод встал на клинки, и ему подали полную чару. Поднял чару над головой и всю отдал богам. Да будет слово нерушимо и крепко!

Полуночники окружили Сторожище со всех сторон, дабы и мышь наружу не просочилась. Большое становище растянулось по кругу, разбилось на цепочку станов поменьше. Несколько дней Безрод не давал тревожить полуночников, дабы те худо-бедно успокоились.

– Могу себе представить, что передумали оттниры, когда увидели побоище на берегу. Ведь некому ударить, окрестность вырублена подчистую на несколько дней пути.

А когда полуночники перестали озираться, и даже изготовились ринуться на очередной приступ, Сивый подвел свое отчаянное воинство на расстояние крепкой оплеухи и ударил в незащищенное место, почитай, в самое подбрюшье. Несколько маленьких станов подожгли, а людей стрелами повысекли, будто хлеба градом. Оттниры выбегали из шатров и ловили оперенную смерть боками. Никто ничего не видел. Люди Безрода не потеряли ни одного человека. Из предутренней тени изникли, в нее же ушли.

Полуночники перестали заходить в лес, даже недалеко от стана. Из хохотливых, громогласных находников, превратились в испуганные, мрачные подобия самих себя. Половина войска теперь не спускала с леса глаз, повернувшись к Сторожищу спиной, провались оно в чертоги к Злобогу! Который день кряду на земле, возле шатров оставались трупы с перекошенными ужасом лицами. Трудно умирать с благостным выражением на лице, если смерть летит отовсюду, не предупреждая, и клюет бронебойным наконечником прямо в сердце, под лопатку, и доспех ей не помеха. И живые согласились с мертвыми, это проклятое место, Злобог недобро шутит этой зимой! Незваные гости чувствовали на себе взгляды, любопытные, злые, насмешливые, ненавидящие… всякие. Оборачивались и никого не видели, косились друг на друга и низводили долу потухшие глаза. На третий день после расстрела, обозленные и уставшие коситься, оттниры большой дружиной с собаками вошли в лес. Огромные, мохнатые полуночные псы, что-то учуяв, оборвали поводы. Их отпустили и побежали следом. До самой вечерней зари в становище ждали две сотни, ушедших в лес.

Дозорные нашептали, будто оттниры потеряли терпение, вошли в лес. Безрод который раз строго наказал в единоборство не вязаться.

– Только ваши спины должен видеть полуночник…

Несколько самых горячих, вспыхнув, подскочили. Спины? И это говорит их воевода, кого давеча на мечах подняли, в чьи глаза заглядывали, ровно старшему брату? Уже готовы были сорваться с губ горячие слова, как Безрод взмахом руки резко осадил нетерпеливых. Мрачно ухмыльнувшись, досказал:

– … неспешно и горделиво уходящие вдаль.

Вои расхохотались. Не сдержали улыбок даже горячие головы. Стюжень одобрительно кивал головой.

– Рано. Еще сойдемся лицом к лицу.

Сначала убрали собак. Затем пришел черед людей. Стрелы летели отовсюду, но полуночники никого не видели. Оттниры ярились, поносили лесных призраков самыми грязными словами, клеймили трусостью, требовали выйти грудь в грудь, но слышали только свист каленых стрел, да издевательский смех. Жалкие остатки двух сотен со всех ног бросились обратно, да вот беда, заблудились. Понесло бедолаг не в ту сторону, увлекшись погоней, охотники за чащобными привидениями потерялись. Последнему дали выметнуться прямо к стану и подстрелили на руках у соратников. Оттнир, будто раненая птица, со стрелой в спине рухнул на руки товарищей, захрипел, отмахнул последний раз в сторону леса и бессильно поник головой.