– На промысел собирайся. Парни подойдут, тут бы горячего в зубы.

Млеч улыбнулся. Даже мысль о горячем жарком возвращает к жизни. Как ни устал, слюна потекла.

– Добуду. – Млеч устало разлыбился, подхватил справу и исчез в лесу.

Безрод следом еще двоих отрядил за добычей. Мяса нужно много, и среди благостных только одна черная дума не давала покоя. Где Грач?

Сивый без устали расхаживал ногу. Не хватало только обузой стать. Чтобы таскать безногого, нужны двое, четыре сильные руки будут от дела оторваны. Ближе к ночи, уже в сумерках, размотал повязку, отодрал от раны, и пересыпал золой огалища. Растет огалище-трава и зимой и летом, будто елка, одним цветом. Имеет чудодейственную силу. Пока не стемнело, ползал на коленях, искал огалище под снегом. Нашел. Через три дня нужно обеими ногами крепко стоять на земле, поэтому плюнул на запрет Стюженя и ворожил на закате. Никогда не задавался вопросом, почему выходит. Выходит и все тут, хоть никто не учил. Как пошел однажды, малолеткой сопливым, так и ворожить начал – все в свое время. Разбудил смену и со свежей повязкой уснул у первого костра, который сам и запалил. Вои переглянулись. Даже лишним словом не перекинется с парнями. Все один да один. Сначала не приняли, а теперь сам не идет. Так по сей день и тянется, а как разбить эту стену, как засыпать пропасть, никто не знает. Сивый свою жизнь за них отдаст, а их жизни не примет. Чужим пришел, чужим и уйдет.

К Девичьей Звезде Безрод уже встал. Никто не будил. Но как будто в бок пихнули. Запах жареной оленины разносился по лесу, словно наколдованный, как бы полуночники не сбежались на аппетитный мясной дух, этим волкам только унюхать…

– Уже будить хотели! – весело крикнул млеч. – Прими должное.

Круг, добытчик оленя, протянул Безроду мясо, жаренное на дубовом вертеле. Сивый встал и принял оленину стоя.

– Жаль, пить нечего, кроме талой воды!

Безрод усмехнулся. Последнее время слишком часто стал ухмыляться, того и гляди, лицо окривеет. Сивый благодарно кивнул, вынул нож, отрезал кус мяса, бросил в небо – доля Ратника. Отрезал еще кусок, бросил за спину, в лес – почтение Лесному Хозяину. Потом костями вернут оленя, земле отдадут. Отрезал третий кусок и поглядел на Люба. Люб, самый младший, подошел к Безроду и принял оленину из рук воеводы. Сивый закусил губу, выглянул на парней исподлобья. Вот и очертил круг мирозданья, небо – Ратник, Люб – человек, все остальное – посредине круга, между небом и землей.

Ели, перешучиваясь, топили снег в ладонях, перебрасывались едкими словами. В словесные игрища пытались втянуть и Безрода. Сивый ел молча, на удачные шутки посмеивался, но молчал, пока Щелк не прошелся по нему самому.

– Всякий свое слово вставил, да не всякий молчит красиво. Я слыхал, старики говорят, дескать, молчи – за умного сойдешь. О чем молчишь, воевода? – и хитро покосился на Безрода.

– О тебе, зубоскал. Остер ты на язык, вот только… – Безрод, усмехаясь, взглянул на Щелка и замер над мясом.

– Что, что? – Парни едва с мест не вскочили.

– Вот только не облизывайся после еды. Порежешься!

Ночной лес грянул ладным мужским хохотом, и тьма как будто отступила, стало светлее и радостнее. Как и не было смертельно опасного заплыва. Должно быть, Лесной Хозяин за деревом стоит, от смеха надрывается. Может быть, и сам Ратник с небес улыбнулся.

Те двое, что ушли следом за млечем, птицы набили. Развешенные на деревьях, тушки висели-покачивались. Мясо есть, можно приплывающих отогревать. Скоро выкатится Синий Глаз. Жарко пламенели костры, вои приготовили все: горячую золу, расчистили место для лежки, на всякий случай изготовили иглы и сухожилия.

Для Безрода и дружинных время потянулось мучительно медленно. Несколько человек несли стражу в лесу, несколько человек хлопотали с мясом, держа оленину на подходе, несколько человек стояли на берегу, высматривая море. Уже сходили под покровом леса к полуночнику. Далеко враг сидит, не увидит, не услышит.

– Плывет кто-то.

Востроглазый Прищур углядел человека в волнах. Просительно взглянул на Безрода, и тот кивнул. Прищур, скинув сапоги, разбежался и стрелой метнулся в море. Подплыл к темному пятну на волнах и повлек обессилевшего человека к берегу. Там сразу несколько пар рук, мигом сорвав скатки, извлекли походника из мокрых одежд и молнией унесли к костру на горячие камни, под теплую золу. Поглядывали на Безрода с удивлением и восхищением. Пока все на месте, потерь нет. Дружину для вылазки Сивый отобрал безошибочно.

Жаль меда, нет. Не помешал бы. Однако мясо, зола и горячие камни тоже неплохи для замерзших пловцов. Отпустил их Морской Хозяин, подарил жизнь.

Безрод каждого встретил на берегу, каждому заглянул в глаза, каждому сказал доброе слово. Иные не смогли ответить – язык отнялся, иные сами на берег вышли. Каждому свое. Кому плыть дальше всех, кому стрелять. Те, что приплыли во вторую ночь, рассказали, будто насели утром полуночники, будто озверели. Не иначе, кто-то помер. Обозлились до предела. Уж не Брюнсдюр ли концы отдал? Не его ли оплакивают оттниры? А если не он, чего пеной изошли? Или опасность почуяли, как звери?

Еще две ночи подходила дружина, и пока шла, Сивый гляделся кругом чернее тучи, как там старый ворожец? А с восходом Девичьей Звезды в последнюю ночь вдруг улеглось в душе, ровно еж колючки пригладил. Безрод успокоился и даже усмехнулся. Понял, что увидит на волнах. Старик пойдет предпоследним, а уж как на берег сойдет – животы у парней не лопнули бы от смеха!

Несколько человек отходили особенно тяжело. Незажившие раны проснулись в море, огрызнулись, укусили. Но стоило Безроду посмотреть храбрецам в глаза, понял самое главное – выкарабкаются. Не для того плыли по студеному морю, чтобы на берегу душу отдать. Глаза горят, будто кострищное пламя. Если в глазах есть огонь, там и кровь займется, согреется. Ничего им не сказал, просто кивнул.

А Рядяша только отряхнулся на берегу, да подмигнул устало. До сердца, сквозь телесную мощь стужа не достала. Огромный и мокрый, будто медведь, Рядяша на карачках выполз из воды, поднялся на ноги и фыркнул. Дескать, вода в море слишком соленая и невкусная, то ли дело давешний мед! Вои только улыбнулись. Можно представить, как станут хохотать, когда Стюжень встанет на берег!

А когда Прищур углядел в море что-то совсем неожиданное, и с немым вопросом в глазах обратился к Безроду, Сивый спрятал улыбку в бороду. Смейтесь, смейтесь, только животы берегите. Не лопнули бы. Плывет… лодка, а в ней… Стюжень и Гремляш, гребут мерно, размеренно, в темноте зубы белеют, это было видно всем. Важные, ровно богатые купцы, ворожец и Гремляш сошли на берег. Едва не смеются, будто мальчишки. Только шасть из-под княжьего ока за стену… и будто подменили обоих. Чисто сорванцы, нарвавшие в запретном саду спелых яблок.

– Рты позакрывайте. Душа вылетит, не поймаешь, – смеясь, буркнул Стюжень, едва сошел на берег.

– И счастье зубами не ухватишь, – ответил Безрод, и старик сгреб воеводу в охапку.