она достойна тяжелого и зловещего имени своего строителя. Вот опять они оба – Никифор и Иоанн – в своих памятниках, ревнивые как в своей военной славе, так и в своем благочестии, оба напрасно отягчившие свою увитую лаврами голову венцом царским, оба пригодные более для монастыря, чем для чертогов императорских! – Передняя часть монастыря загораживается преемственно церковью Введения Б<ожией> Матери и трапезою. За последнею, разделяемый небольшой площадью, возвышается собор. Он не менее иверского и ватопедского; но нависший над Лаврою отрог Афона кажет его снаружи малым. По обычаю святогорскому он совне отштукатурен и выкрашен в темно-красный цвет. Передняя галерея его (паперть) недавней постройки. Притвор, как можно замечать, переделан вновь, светел и ярко пестрит своею недавнею стенописью. Примыкающие к нему с боков придельные храмы хороши, но могли б быть изящны. Правый (Св. Николая) ослепляет пестротою стен своих; левый (Св. 40 мучеников) темен. Внутренность самого храма не отличается почти ничем от всего, что я доселе видел в церквах афонских. Стенная живопись ее ниже ватопедской достоинством190 и после карейской представляется вовсе незамечательною. Местные иконы, подаренные церкви, по «Путеводителю», имп. Алексием Комниным, по непростительной спешности обзора, я оставил без должного внимания, занявшись осмотром развешенных по стенам алтаря, по обычаю святогорскому, малых икон, между которыми одна считается, подобно складню ватопедскому, принадлежавшею некогда царице Феодоре и выданною ею за игрушку или куклу дурачку Дендерю. На иконе изображено лице Эммануила, но в чертах весьма грубых или и просто безобразных. Едва ли даже Дендер мог назвать подобные изображения: καλὰ νινία. Замечательнее ее мозаическая икона св. Иоанна Богослова весьма искусной и тонкой работы191. Вообще же как в алтаре, так и в самом храме есть множество подобных икон. Какие из них древнее, еще можно определить, но какие самые древние, сказать трудно. Изображен в одном месте и Кукузель, так растрогавший нашего Барского, с золотою монетою в руке. Подвиголюбивый певец, конечно, не раз, стоя на клиросе, думал о памятном видении прозорливого Матфея и разжигался ревностью получить из таинственной руки таинственную монету. Можно представить восторг его сладкого умиления, когда он сам не только увидел, но и ощутил в руке своей желанную монету! Взыскательные ценители чужого труда, на радостные слезы умиленного труженика могут ответить не сочувствием, не соумилением, а холодным замечанием, что ни молиться ради монеты, ни платить монетою ради молитвы не свойственно миру, ревнующему о жительстве ангельском. Но если подобное рассуждение и не напоминает собою прямо известного завистливого отзыва о недосягаемом винограде, все же можно не сомневаться, что всякий, у кого бы вслед за видением дара очутился в руках самый дар, признал бы справедливою радость инока, ожидающего, по слову Господнему, за свое отречение от преходящих, но страстных радостей бытия земного сторичного воздаяния в веце сем и будущем и получающего не металл, конечно, и не печать, а ценное значение монеты. – Мы приложились к святыне храма, важной до того, что я удерживаюсь говорить о ней в беглых заметках. Обилие и разнообразие св. мощей приводит в изумление. Они хранятся в алтаре в шкафе, уложенные в 12 выдвижных ящиках, соответственно 12 месяцам года, на кои падает память того или другого святого. Выходя из храма, я искал упомянутых в завещании св. Афанасия хор (τὰ κατηχουμένεια), и не нашел их. По всей вероятности, они были, как в Ватопеде, над притвором. Еще Барский видел два притвора: внутренний и внешний, оба узкие и низкие. Теперь из них сделан один высокий и широкий. Общность здания, если угодно, выиграла от этого; но нельзя не признать смелою ту руку, которая посягнула на аргеологическую святыню, драгоценную, конечно, прежде всего и более всего для самой обители. Весьма вероятно, что св. Афанасий сам был и архитектором своих построек. Древнейшие соборы Св. Горы – иверский и ватопедский – видимо следуют уже готовому образцу. Жаль потому, что образца сего теперь надобно искать уже в копиях.

Паперть северною оконечностью своею соединяется с малой церковью св. Афанасия, где доселе сохраняется тяжелый деревянный крест, который он носил на груди своей. Почти не останавливаясь, мы прошли далее в комнату соборных заседаний братства, а оттуда в сокровищницу, или, точнее, к сокровищнице обители, у которой нам показали два великолепно обложенные серебром евангелия (одно из них русское – огромного размера и тяжести, не всякому посильной), блюдо для благословения хлебов, ладоницу в виде пятиглавой церкви, превосходной работы (предметы все не древние) и язык драконов, оправленный в серебро, о котором я не знаю что сказать, о самом драконе не имея ясного понятия. Есть ли что в сокровищнице кроме сих 5 предметов, нам осталось неизвестным.

Затем нас ввели в библиотеку, состоящую из двух комнат, из коих в передней находятся печатные книги, в задней – рукописи. Все четыре стены сей последней уставлены книгами на полочках в 5 и 6 ярусов; и кроме того, посреди комнаты стояла корзина, набитая книгами же. При виде сего неумирающего братства обители, доживающего уже тысячу лет, сердце встрепенулось радостно. Невольно хотелось поклониться маститому собранию и просить его сообщить мне какие-нибудь живые, характеристические черты современной ему эпохи. С нетерпением голодного человека кинулся я на сию роскошную трапезу ума. Каталог книгам хотя и выдается за существующий, но на тот раз не оказался в наличности. На полках приклеены билетики с буквами алфавита греческого, показывающие, что некогда книги размещены были в алфавитном порядке заглавий их: но частые посещения любопытных путешественников, коим снисходительность отцев обыкновенно предоставляет свободу рыться, и отсутствие каталога произвели то, что теперь в библиотеке нет никакого порядка, и отыскивание книг невозможно; возможно только в порядке – ad libitum обозревание их, утомительное для обозревающего и тягостное для назирающего за обозревателем. Я дважды приходил в библиотеку, и в оба раза оставлял ее с помутившимся зрением. Множество евангелий, отеческих сочинений, панегириков, патериков и всякого рода богослужебных книг может свидетельствовать яснейшим образом о минувшем значении Лавры. А нет сомнения, что книг вдвое и втрое более было в прежние времена. Из жизни св. Афанасия видно, что он сам занимался перепискою книг и писал их с быстротою изумительною (так, напр., в 6 дней переписывал весь Герондик о́н). Лежа три года на болезненном одре, он не выпускал пера из рук. Вероятно, в библиотеке есть не одна книга письма его; но кто может указать подобное сокровище? Во время последнего восстания греческого (1821) турки продавали книги коробами, как уверяют. Да даже и