Захария на край ванны, а сама присела на корточки, устроившись между его раздвинутых ляжек. Подолом своей сорочки она укрыла его колени, притиснулась грудью к его животу и, нежно мурлыча, принялась полотенцем вытирать ему голову и плечи, прижимаясь еще теснее в стремлении дотянуться до спины. Потом глянула в вырез сорочки и воскликнула:

– Ой, что я вижу! Отважный солдатик пробрался в ложбину меж возвышенностей, поднял голову и осматривает местность! Бедненький! Он тоже мокрый насквозь!

Ей нравилось поддразнивать Захария непонятными словами и метафорами, однако, несмотря на всю глубину чувственных изысканий и потакание обоюдному аппетиту, в вопросе декорума она была непоколебима: даже когда “отважный солдатик” скрывался в ее “окопе”, командир бойца оставался мистером Рейдом, молотчиком, а сама она – миссис Бернэм, хозяйкой Вефиля.

Как-то раз охватившая ее крупная дрожь известила о близости того, что она называла “шоком”, и Захарий, поощряя ее, выкрикнул:

– Кончай, Кэти! Не сдерживайся, кончай!

Еще не угас его возглас, как она замерла, и от “шока” не осталось и следа.

– Что? Как ты меня назвал?

– Кэти…

– Ну уж нет, дорогой мой! – Резким движением бедер она изгнала бойца из укрытия. – Для тебя я всегда буду только миссис Бернэм, а ты для меня – мистером Рейдом. Если мы позволим себе опуститься до “Заха” и “Кэти” наедине, то в один прекрасный день непременно проговоримся на людях. Вот так вот обнаружилось, что бедная Джулия Фэрли одаривает благосклонностью своего грума, ибо где это видано, чтобы конюх называл госпожу по имени? Но однажды чертов олух, подсаживая ее в седло, ляпнул “Джулия”. И тогда выяснилось, что они увлекаются верховой ездой без лошадей, бедняжку мигом упекли в сумасшедший дом, а все потому, что мужлан получил слишком много воли в обращении с тремя слогами ее имени. Нет, милый, нет, сие недопустимо. Друг для друга мы навсегда миссис Бернэм и мистер Рейд.

В этом Захарий уступил, и не только потому, что внял ее доводам, но еще из-за невероятной сладострастности, слышимой в стонах после наступления “шока”: “О, мистер Рейд! Ты превратил свою бедную миссис Бернэм в желе!”

Замужнее имя ее напоминало, что наслаждение уворовано и преступно, а потому не имело смысла сдерживаться, ибо столь тяжкий грех можно было искупить только беспечной игривостью: “Теперь моя очередь помочь храбрецу восстать!”

С ловкостью опытного шулера она тасовала слова и, дразня и насмешничая, подстрекала его к покорению новых вершин в искусстве постельных утех:

– Не сомневаюсь, мистер Рейд, приятно быть юным удальцом с латхой, всегда готовой к бою, и традиционная кухня, безусловно, хороша, жаловаться грех. Но вот какая штука, дорогой мой молотчик, в старомодное жаркое всегда можно добавить капельку чатни.

– Я ничего не понял, – пробормотал Захарий.

– Да? Похоже, ты не наслышан о рихтовке?

– В смысле, рихтовке такелажа?

– Да нет же, мой несмышленыш! – рассмеялась миссис Бернэм и высунула кончик языка: – В Индии рихтуют вот этим.

Так начался новый курс изысканий, и сперва Захарий проявил полнейшее незнание предмета, то и дело допуская оплошности.

– Нет-нет, милый, не надо жевать и так уж суетиться. Приготовление чатни, мой дорогой, не требует таких зверских усилий.

Он очень старался исполнить этот каприз, и ласковая строгость наставлений возбуждала еще сильнее нежных слов любви. Когда наконец эксперименты в рихтовке увенчались “шоком”, он преисполнился гордости, услышав похвалу:

– Поразительно, мой дорогой, как быстро ты освоил таинство гамахуша!

Милое подтрунивание слегка озадачивало, ибо Захария как будто не воспринимали всерьез, но вместе с тем пленяло. Он принял как данность, что познания миссис Бернэм в искусстве любви безграничны, и ничуть не противился положению неофита. Однако в ней еще была этакая невинность, и порой, исследуя его тело, она вдруг выказывала удивительное целомудрие.

Как-то раз, забавляясь со “спящим солдатиком”, она превозносила его очаровательное смирение, и Захарий не выдержал:

– Полно тебе, миссис Бернэм! Ты замужняя женщина, родила ребенка и, уж конечно, не впервые держишь в руке ху…

Он не договорил, потому что ладошка ее прихлопнула ему рот.

– Нет уж, мой милый, давай обойдемся без похабщины. Женщина может сквернословить с подругой, мужчина – с приятелями, но это недопустимо, когда он и она вдвоем.

– А что такого? – удивился Захарий. – Почему не назвать вещи своими именами? Все так делают.

Ответ был дан без запинки:

– Вот именно поэтому, мой дорогой мистер Рейд. Пусть все так делают, но мы – не все. Есть ты и я, неповторимые, не похожие на других. Зачем нам чужие слова, когда у нас есть свои?

– Но так нечестно! Я-то не краснобай, разве смогу за тобой угнаться?

– Вздор! – воскликнула миссис Бернэм, прищелкнув пальцами. – Ты моряк! Тебе стыдно признаваться в нехватке слов!

– Что ж, ладно. Давай поговорим на морском языке. Ты замужем, давно получила лицензию помощника, и уж наверняка повидала мужскую мачту и шлюзовые камеры.

– Ой, не могу! – рассмеялась миссис Бернэм. – По-твоему, респектабельные супруги так похотливы, что раздеваются догола и друг друга ласкают повсюду, как мы с тобой? Нет, ты сильно заблуждаешься. Уверяю тебя, для большинства пар соитие – что бросить письмецо в почтовый ящик: задрали ночные сорочки, раз-два – и готово, причем только в полной темноте.

– Перестань, уж в свою-то брачную ночь…

– И вновь ты ошибаешься, – вздохнула миссис Бернэм. – Наш союз преследовал много целей, среди которых наслаждение не значилось. Мне исполнилось всего восемнадцать, он был на пятнадцать лет старше и жаждал войти в закрытые для него круги. Я ведь говорила, отец мой, бригадный генерал туземной пехоты, имел большие связи. Как многие военные, дорогой мой папенька не проявлял осмотрительности в делах и вечно был обременен долгами. Они с матушкой возлагали большие надежды на мое блестящее замужество. Мистер Бернэм особо не блистал, но имел перспективы и уже был набобом. Он предложил моим родителям чрезвычайно выгодную сделку.

В голосе ее слышалась исповедальность, какой не бывало прежде; казалось, Захария допустили в потаенное местечко, еще сокровеннее тех, что он уже исследовал. Не терпелось узнать о ней больше.

– Значит, вы не любили друг друга? Даже чуть-чуть?

Миссис Бернэм усмехнулась и прищипнула ему подбородок, точно малышу.

– Какой же ты все-таки еще ребенок, мистер Рейд! Разве не знаешь, что дама не может позволить чувствам встать на пути ее благополучия? Сантименты для прачек и баядерок, но не для женщин нашего круга – этому наставляла меня мать, и тому же я обучу свою дочку. И это, знаешь ли, верно. Любовью не проживешь, а мое бытие не назвать несчастливым. Мистер Бернэм требует немногого: знаться только с ровней и вести дом, как надлежит истинной хозяйке. Остальное предоставлено на мое усмотрение, и тем же я отвечаю супругу.

– Стало быть, ты всегда знала, чем он занимается с девушками вроде Полетт? – наседал Захарий.

– Нет, – отрезала миссис Бернэм. – У меня были подозрения, но я не пыталась разузнать. Если хочешь, скажу почему.

– Почему же?

– Потому что и я не была образцовой женой.

Захарий повернулся на бок и удивленно заглянул ей в лицо:

– В смысле?

– Что ж расскажу, коль настаиваешь. Все началось в нашу брачную ночь. Когда мистер Бернэм улегся рядом, меня охватил такой ужас, что я лишилась чувств намертво. И так всякий раз: едва он меня обнимет, я в обмороке. Решили, надо показаться врачу. Меня отвезли к лучшему в городе английскому доктору, который диагностировал фригидность