сословного положения вступавших в их ряды. Многие офицеры происходили из семей землевладельцев или военных и благодаря родственным связям заручились рекомендательными письмами, обеспечившими офицерский патент. Невероятно, что этим документом обзавелся и сын лавочника, но теперь Кесри, узнав его биографию, стал лучше понимать своего бывшего подопечного.

Он вспомнил давний случай, когда Ми вдрызг напился в офицерском собрании. Кесри, денщика восемнадцатилетнего лейтенанта, вызвали в клуб, чтобы доставил пьяного домой. По дороге Ми заплетающимся языком поведал о том, как хотел вступить в один калькуттский клуб, но ему отказали, хотя всех других новичков, лейтенантов и младших лейтенантов, приняли. Вот тогда-то Кесри понял, что дитё его чем-то – то ли родословной, то ли сословием – отличается от прочих офицеров.

Отказ в клубном членстве он воспринял как личную обиду, но никогда и ни с кем о том не говорил, и если вдруг возникал разговор о его подопечном, не упускал возможность упомянуть, что командир его кхандаани аадми, хороших кровей, поскольку подобное много значило в оценке сипаями друг друга и своих офицеров.

В то время полк вместе с другими воинскими частями квартировал в Ранчи. Живописный городок считался “семейным постоем”, и потому многие англичане, военные и гражданские, в нем обитали с женами и детьми. Чуть ли не каждый день устраивались приемы, охоты, застолья, а уж танцевальные вечера были так часты, что полковой оркестр вконец изнемог.

В тот светский водоворот Ми окунулся со всем жаром молодого здорового лейтенанта. Кесри знал о его проделках, ибо слухи об офицерских шалостях всегда просачивались в полк через караульных, поваров, стюардов и опахальщиков, несших службу в клубах и собраниях. Порой из-за этих слухов возникали трения между сипаями, так привязанными к своим командирам, что ссора двух лейтенантов разжигала конфликт их денщиков.

Благодаря своему подопечному Кесри и сам становился объектом добродушных шпилек:

– Эй, Кесри, куда это твой намылился?

– Вот уж ходок, ни одной юбки не пропустит!

– Пусть поостережется, а то не сносить ему головы!

Шутки эти намекали на роман Ми с самой завидной барышней городка – рослой, пышногрудой, темно-рыжей дочерью бригадного генерала, дважды рожденного выходца из знатного рода военных.

Из-за романа своего командира Кесри оказался в неловкой ситуации, поскольку с барышней той был знаком. Однажды его, новобранца, нарядили сопровождать охоту, устроенную генералом, и обязанностью Кесри было заряжать ружья дам. Отменный стрелок, в тот раз генеральская дочка превзошла самою себя, подбив дюжину уток. Почему-то она решила, что это благодаря Кесри – мол, он приносит удачу, – и с тех пор всякий раз требовала, чтобы на охоте он был ее заряжающим.

В засидке поджидая уток, они беседовали. Когда хотела, девушка, выпестованная туземной няней-мусульманкой, бойко изъяснялась на хиндустани: она расспрашивала Кесри о его деревне и семье, о том, какими путями он оказался в полку. Только ей он и рассказал, как Дити помогла ему сбежать из Наянпура.

Она-то, девушка эта, и свела его с Ми. Когда тот прибыл в батальон, она спросила Кесри, не хочет ли он стать денщиком нового лейтенанта, и, получив согласие, обещала замолвить за него словечко.

Кесри был ей признателен, но ему даже не пришло в голову, что лейтенанта и барышню связывают иные отношения, нежели обычное приятельство, существовавшее между субалтернами и детьми старших офицеров. И лишь когда в городке возникли слухи, он сообразил, что дело приняло неладный оборот. У Ми почти не было шансов получить руку девушки – Кесри, не раз ссужавший своего подопечного, прекрасно знал о его безденежье, препятствовавшем женитьбе. А у генеральской дочки была куча поклонников, являвших собою отличную партию. И когда речь зайдет о супружестве, родители, ясное дело, принудят ее сделать правильный выбор.

Если кто-нибудь сплетничал о лейтенанте и барышне, Кесри насмешливо фыркал – дескать, обычная дружба, ничего такого. Но поддерживать сию иллюзию становилось все труднее: уже было замечено, что на балах девушка отказывает даже майорам и полковникам, ибо почти на всякий танец ангажирована лейтенантом. Да вот еще стюард шепотом поделился с Кесри: давеча на званом обеде он, подавая суп, заметил, что Ми-саиб и генеральская дочка под столом держатся за руки.

Однажды Ми свалился в лихорадке, выпав из светской круговерти, а Кесри получил приказ на выходных явиться к генералу, дабы сопровождать его гостей на охоте, исполняя, как всегда, роль заряжающего дамских ружей. Компания собралась большая, дочь генерала постоянно была окружена гостями. И все же, улучив минутку наедине с Кесри, она забросала его вопросами: как там лейтенант, хорошо ли за ним смотрят? А потом сунула плотный розовый конверт и прошептала:

– Пожалуйста, передай ему.

Кесри ничего не оставалось, как взять конверт, который позже он, не говоря ни слова, положил на столик возле кровати лейтенанта. Эпизод этот ими не обсуждался, но через несколько дней уборщик, наводивший порядок в жилище Ми, сказал, что нашел какие-то волосы – чего с ними делать-то, выбросить или как? На столе Кесри увидел знакомый конверт, поверх которого лежала темно-рыжая прядка, аккуратно перехваченная лентой.

Нет, добром это не кончится, смекнул Кесри. Рискуя получить взбучку, он уложил прядь в конверт и отнес лейтенанту, сказав, что подобным разбрасываться негоже, мол, и без того уже идут разговоры. Ми предсказуемо взбеленился и наорал на него: обозвал сволочью, велел не лезть не в свое дело и держать лапы подальше от чужих вещей.

Кесри понял, что подопечный его, обезумевший от любви, стал маджнуном, одержимым. Это ж надо, чтобы и он ступил на путь своего наставника, сходившего с ума по Гулаби, чтобы и он выбрал женщину, которую не сделать своей. Теперь не миновать всяких бед.

Развязка не заставила себя ждать. В то лето английские офицеры и дамы пристрастились к новому странному развлечению, подражая, вероятно, моде в своей отчизне. С корзинками еды и питья они отправлялись в джунгли, где, расстелив одеяла и пледы, трапезничали на свежем воздухе. Затея эта доставляла много хлопот денщикам, которым приходилось шугать змей и караулить появление слонов и тигров. Солдаты не понимали, зачем нужно есть там, где самому можно стать кормом диких зверей, но приказ есть приказ, и они ему подчинялись.

Наиболее хлопотным делом был присмотр за лошадьми, которые, чувствуя себя приманкой для леопардов, пребывали в большом беспокойстве. Кесри оглаживал коня, когда заметил, как Ми и барышня уходят в лес. Они не возвращались так долго, что родители девушки встревожились и снарядили поисковую партию. Кесри видел, в какую сторону ушла пара, и, отделившись от группы, стал выкрикивать:

– Ми-саиб! Ми-саиб!

Вскоре эти двое отозвались и, раскрасневшиеся и встрепанные, явились перед Кесри. Сперва он подумал, что они, заблудившись, продирались сквозь чащу, оттого так и выглядят. Но затем подметил какое-то необычное сияние в глазах девушки, расстегнутый мундир лейтенанта и понял: между ними кое-что произошло. Сделав каменное лицо, Кесри шепотом уведомил командира о непорядке в его форме.

По дороге к месту пикника пара успела прийти в себя и смогла убедить компанию, что всего лишь заплутала в лесу. Остаток дня обошелся без происшествий, но Кесри чувствовал, что этим дело не кончится, и потому не удивился скорому известию об отъезде девушки с матерью в Калькутту.

В разговорах с Ми романтическая тема никогда не возникала, однако он понимал, что разлука стала для лейтенанта тяжелым ударом. Бичханадар, спальник, застилая его койку, под подушкой находил письма от девушки, а сам Кесри