Перед глазами темнеет. В голове гулко стучит пульс, такой же тихий, каким был сигнал тревоги. Отворачиваюсь от планеты — моей планеты — и принимаюсь подтягиваться, рывок за рывком, к шлюзу. Меня дергает туда-сюда, и корабль то и дело пропадает из виду. Начинаю паниковать, с большим трудом стараясь оставаться в сознании. Воздуха больше нет. Я захлебываюсь пустотой.

Ближе.

Руки скользят, и это пугает до жути: если сейчас отпущу, если улечу назад к концу шнура, то уже не вернусь на корабль. Не вернусь к Эми.

Но если придется умереть, по крайней мере, я смогу умереть, глядя на планету. Так Харли думал перед смертью? Увидел ли он Центавра-Землю? Может, он пожалел, что бросился к звездам, когда до планеты уже почти можно было дотянуться?

Удивленно смотрю на собственные руки. В какой момент я забыл, что нужно подтягивать себя по тросу? Меня по-прежнему несет в сторону корабля — невесомость помогает, — но нужно продолжать тянуть за шнур, или мне не добраться до «Годспида» и до кислорода вовремя. Заставляю себя шевелить руками. Тяну изо всех сил. Мышцы наливаются отчаянием. Открытый рот ничего не вдыхает. Горло сжимает спазмами.

Нужно добраться до корабля.

Все тело дрожит — не знаю, от напряжения или удушья. Еще… еще один рывок… вот он. Шлюз. Стискиваю пальцы в попытке ухватиться за край проема. С другой стороны двери стоит Эми. Вытягиваю голову и слезящимися глазами смотрю на нее, прижавшуюся к стеклу.

Последним усилием вталкиваю невесомое тело в шлюз и ударяюсь о потолок уже внутри.

Перед глазами мелькают черные точки.

Шлюз закрывается… так медленно…

Оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить планету — ее едва видно с краю между кораблем и пустотой космоса…

Запирается герметичная дверь.

И я уже ничего не вижу.

Как только дверь шлюза закрывается, я дергаю за ручку, но сначала должно восстановиться давление, и только потом можно будет открыть. Через окошко смотрю, как тело Старшего оседает на пол, притянутое гравитацией. Обрушиваю кулаки на дверь, но она даже не дрожит. Он лежит неподвижно; лица не видно под шлемом.

Вечность спустя дверь отпирается, и я рывком раскрываю ее. Бросившись на колени рядом со Старшим, переворачиваю его на спину.

Руки и ноги не шевелятся; громоздкий пластиковый панцирь скафандра мешает его двигать.

Сначала шлем. Голова Старшего вываливается из него и падает на металлический пол.

— Старший, — зову я. — СТАРШИЙ.

Даю ему пощечину, надеясь хоть на какую-нибудь реакцию, но…

Включаю вай-ком и вызываю Дока.

— Спускайтесь на криоуровень! — ору я в браслет на запястье, накидываясь на пластиковые доспехи, вцепляясь в ремни и застежки, продираясь к его груди.

— Что случилось? — спрашивает Док задыхающимся голосом, будто на бегу.

— Старший! — кричу я.

— Я на уровне корабельщиков, но сейчас спущусь.

— Скорее!

Наклоняюсь над Старшим — он не дышит. Прядь моих волос падает ему на лицо, прямо в приоткрытый рот, но он не морщится.

Не знаю, получится ли — надеюсь, но не знаю… откидываю ему голову назад — он такой холодный, — зажимаю нос и делаю искусственное дыхание. Как-то в детстве на занятии в бассейне мы делали его манекену, но у него рот был пластмассовый и совершенно неправдоподобный — ничем не похожий на эту влажную мягкость. Коротко выдыхаю два раза: Уф! Уф! Потом откидываюсь назад, складываю руки и нажимаю ему на грудь.

Раз, два. Раз, два. Раз, два. Раз, два. Раз, два. Раз, два.

Раз, два. Раз, два. Раз, два. Раз, два. Раз, два.

Раз, два. Раз, два. Раз, два.

Раз, два.

Уф! Уф!

Раз, два.

Раз, два. Раз, два. Раз, два.

раз, два. Раз, два. Раз, два. Раз, два. Раз, два.

Раз, два. Раз, два. Раз, два. Раз, два. Раз, два. Раз, два.

Ничего.

Раздвараздвараздвараздвараздвараздвараздва.

Господи, почему ничего не получается?! Может, так неправильно? Этот единственный несчастный урок реанимации был сто лет назад, он и вспоминается-то с трудом… вдруг я, наоборот, делаю еще хуже?

Наклоняюсь и снова выдыхаю ему в рот. Приходится проглотить слезы. Я не стану плакать.

Он не умер. Я не дам ему умереть.

Уф!

Отстраняюсь, чтобы еще раз вдохнуть… и едва-едва замечаю… дуновение воздуха от Старшего. Наклоняюсь лицом к его щеке — и чувствую. Дыхание. Его грудь поднимается и опускается, снова и снова. Опускаю лицо к его груди.

Вот оно — биение, слабое, но ровное биение жизни.

Положив голову Старшему на грудь, я наслаждаюсь его теплом и тем, что он все еще жив.

Я прихожу в себя со стоном. Кажется, кто-то раздвинул мне ребра, а потом кое-как закрыл обратно.

— Старший! — Надо мной наклоняется Эми.

— Что случилось? — Мой собственный голос звучит незнакомо и тонко. В носу холодок — в него дует трубочка с воздухом.

— Кажется, ты немножко умер, — говорит Эми и пытается рассмеяться, но звук тает на губах. Глаза у нее красные, будто она долго плакала или сдерживала слезы.

Мгновение лежу неподвижно, прислушиваясь к ощущениям. Мы в Больнице.

— Чувствую себя отвратно, — констатирую наконец.

— Да, так бывает, когда немножко умрешь.

Эми двигается к двери, но я хватаю ее за запястье.

— Не уходи.

— Надо позвать Дока, — объясняет она. — Он ждал, когда ты очнешься.

— Попозже, — говорю я, вытягивая трубку из носа.

— Не надо. Там же кислород.

— Мне и этого хватает, видишь? — Нарочито глубоко вдыхаю и убираю трубку.

Она хмурится, но позволяет притянуть ее к себе и усадить на край кровати. Кусаю губу, но тут же отпускаю — губы все в синяках и болят. Во рту чувствуется вкус меди.

— Я думала, что потеряю тебя, — шепчет Эми, гладя пальцами мою щеку, где еще виден синяк от удара Стиви. Пальцы у нее прохладные и касаются так легко, что я едва чувствую.

— Все нормально, — криво улыбаюсь я. — Даже лучше.

— Точно? — спрашивает она и убирает волосы с моего лица.

— Эми, — начинаю я, сделав глубокий вдох и смакуя вкус воздуха. — Эми, мы добрались. Мы у самой планеты. Мы прилетели.

Она недоверчиво морщит лоб.