В книге обнаруживается сложенный лист бумаги. Когда я его разворачиваю, у меня руки трясутся — бумага на ощупь знакомая, плотная и гладкая.

Тридцатый сонет, потерянная подсказка. Или украденная?

Текст стихотворения весь исчеркан, снизу приписка.

— Смотри-ка, — поворачиваюсь я к Старшему.

Если когда-то его и волновали все эти подсказки, то сейчас уж точно нет. Он полностью поглощен скафандрами. Ухмыляюсь; он выглядит, как Ребенок, которому разрешили выбрать в магазине любое мороженое, какое он только захочет.

Аккуратно засовываю страницу в карман и возвращаюсь к инструкции. Ясное дело, Старшему плевать на старые книги и тайные послания, когда перед глазами скафандры.

— Есть два вида: один — для длительного пребывания, другой — для краткого. Коричневые меньше и проще в эксплуатации, но их можно использовать не больше двух часов.

— Отлично, — говорит Старший, шагая к углублениям и выбирая скафандр. Тот не коричневый, как на картинке, а скорее бронзовый. В тусклом свете помещения он поблескивает, и стоит Старшему взять его в руки, как к блеску прибавляется мельтешение пыли.

— Скафандры для краткого пребывания состоят из нижнего слоя, защищающего от внешних воздействий и опасных температур, — продолжаю я. — Следом надевается второй слой, обеспечивающий изоляцию и более высокий уровень защиты. Он, кажется, сам регулируется. Потом сверху прилаживаются перчатки и сапоги. Выглядит до смешного просто. Мне казалось, скафандры должны быть адски сложно устроены.

— Другие, которые для длительного пребывания, выглядят посложнее. Но если Орион говорил правду, если проблема очевидна, мне должно хватить простого, — говорит Старший. — Поможешь?

Его одежда уже кучкой лежит на полу, а сам он натягивает бронзовую поддевку.

— Э-э-э… нет. Нет, — шагаю к нему я.

— Что?

— НЕТ. Ты туда не полезешь. Ни в коем случае. У нас только и есть, что тонюсенький костюм и инструкция с картинками. Нет.

— Эми, ведь…

— НЕТ.

— Но…

— Ты что, забыл, что случилось с Харли? Космос тебе не поля на уровне фермеров! Там. Можно. Умереть. А это? — ущипнув, оттягиваю шелковистую ткань и отпускаю. — Этого недостаточно. Нельзя просто нацепить костюм и выпрыгнуть с корабля!

Старший смотрит на меня с досадой, как ребенок на слишком строгую мамашу. Мне плевать. Шагаю ближе.

— Тобой нельзя рисковать!

— Помнишь видео? — тихо отзывается он. — Это единственный способ выяснить, что хотел сказать Орион.

— Ты же говорил, что он просто псих.

— Да, но…

— К тому же над последней записью, скорее всего, поработали. Кто-то не хотел, чтобы мы нашли скафандры и…

— Но Эми, — перебивает Старший. — Скафандры!

Он никак не может унять радость при мысли об открытом космосе… а я не могу унять страх.

— Они ничего не меняют! — Но я не права. Они меняют все. — Давай я пойду, — шепчу я. — Или кто-нибудь еще. Мы не можем рисковать тобой.

Старший улыбается широкой, беззаботной Улыбкой, и я в самом деле чувствую себя как мамаша, на глазах у которой ребенок суется в огонь.

— Как трогательно. Так, значит, я для тебя все-таки что-то значу.

У меня отпадает челюсть.

— Идиот. Конечно, значишь.

Он быстро наклоняется и целует меня в лоб.

— Тогда помоги надеть костюм.

У меня вырывается рычание… но разве его остановишь. По крайней мере, я могу обеспечить ему хоть какую-то безопасность. Беру две половинки нагрудника, чувствуя себя дамой, одевающей своего рыцаря в доспехи — как в одном фильме, который давным-давно видела на Сол… на Земле. Дама засунула ему под броню платочек в знак своей любви. У меня платочка нет, да и я даже не уверена, что люблю Старшего, но ремни затягиваю так туго, что он протестующе мычит.

Постоянно сверяюсь с инструкцией. Кажется странным, что для выхода в открытый космос достаточно нацепить бронзовые подштанники и пластиковый панцирь. Конечно, скафандры прошли долгий путь от пухлых белых зефирин XX века, но эта тоненькая пижама кажется смехотворной. Хотя вообще-то еще до запуска «Годспида» на информационных видеороликах люди носили точно такие же скафандры.

Старший по очереди засовывает ноги в сапоги. Они доходят ему до середины икр и автоматически регулируются, когда я нажимаю кнопку. Старший ковыляет в центр комнаты и поворачивается.

— Выглядит надежно, — признаю я, оглядев его.

— Остались только шлем и ранец, — говорит он и тянется за шлемом.

— Сначала это. — Помогаю ему продеть руки в ремни, и ранец тут же щелкает, закрепляясь в пазах на жесткой оболочке скафандра.

Подключаю провода в разъемы у него на плече.

— Это ППЖО, первичная подсистема жизнеобеспечения, — говорю я, вставляя трубки в основание шлема. — В общем и целом, делает все, что нужно: доставляет кислород, выводит углекислый газ, регулирует давление и так далее.

Прицепляю металлический шнур на переднюю часть скафандра.

— А это, — добавляю, — твой спасательный трос, чтобы вернуться ко мне… в смысле, на корабль. Другой конец прикреплю в шлюзе. Тут написано, там есть специальное крепление.

Старший кивает. Он бледный как смерть, на лице выступили капельки пота.

Раздумываю, не поцеловать ли его. На всякий случай.

Но вместо этого опускаю ему на голову шлем и фиксирую. У ППЖО есть только два режима: «вкл.» и «выкл.». Я открываю щиток, включаю ее и возвращаю щиток на место.

— Там чистый кислород, — говорю я громко. — Привыкай, пока не в космосе.

Старший кивает, но ему в костюме так тяжело, что он весь шатается. Я начинаю тревожно кусать губы.

Он неловко ковыляет за мной к шлюзу. Зайдя внутрь, вставляю конец шнура в крепление.

— Возвращайся ко мне, — шепчу я, но едва ли он слышит меня в своем шлеме.

Выхожу обратно в коридор, и дверь за моей спиной закрывается. В круглом окошке Старший поднимает руку.

Медленно вбиваю код, колеблясь перед последней буквой. Может, не надо? Стоит страшная тайна Ориона того, чтобы рисковать Старшим?

Дверь, скрежеща, герметически закрывается, и я в последний раз смотрю через окно на Старшего в бронзовом скафандре. Меня охватывает внезапный порыв выковырять пульт из стены и не дать шлюзу открыться.

Но поздно. Он открыт.

И Старшего там уже нет.

Двигать руками и ногами тяжело, будто я иду в грязной воде. Все звуки приглушены. Эми выходит за дверь, ведущую в корабль; стоит за окошком задумчиво, и выгнутое стекло акцентирует тревожное выражение ее лица. Дверь запирается с глухим, почти неслышным щелчком, но он вибрацией отдается в пространстве.