них. А я жил здесь с ней, пока мне не исполнилось девять лет и она не купила дом в Дублине. С тех пор здесь все пошло прахом. Ветер разрушил крышу, а доски прогнили из-за дождя. Мало-помалу за шестьдесят лет особняк стал тем, что вы видите. Но мне он все равно дорог – в память о прежних временах. Я редко хожу этим путем, но иногда все же заглядываю сюда. Не думаю, однако, что долго смогу навещать это древнее место. Мне и самому уже пора на покой.

– Вы переживете людей помоложе, – возразил я и, оставив эту банальную тему, вернулся к разговору о доме: – Не удивляюсь, что вам по душе это старое место. Здесь красиво, деревья такие величавые…

– Если бы вы увидели, какие орехи созревают в нашей долине! Думаю, это самые сладкие орехи во всей Ирландии, – с чувством ответил мой собеседник. – Вы бы оглянуться не успели, как набили бы ими карманы.

– А леса вековые! – продолжил я. – Во всей Ирландии я не видел ничего подобного!

– Э, Ваша честь, от тех вековых лесов мало что осталось! Когда-то, во времена моего отца, все горы здесь были покрыты лесами, а лес Мурроу был самым величественным. Огромные дубы, сэр, теперь таких не встретишь. Все вырублено и стало таким же голым, как дорога. Не осталось ничего, что могло бы сравниться с теми лесами. А вы, сэр, откуда ехали сюда? Из Лимерика?

– Нет. Из Киллалоу.

– Ну тогда вы проезжали как раз те места, где в прежние времена был лес Мурроу. Сразу за Лиснавурой, в миле от нее, где вздымается крутой утес. Именно там, в лесу Мурроу, сэр Доминик Сарсфилд и встретился с дьяволом, спаси господь его бедную душу! И встреча эта принесла ему только несчастье.

Эта история чрезвычайно заинтересовала меня, тем более что она связана с такими удивительными местами. Долго упрашивать моего нового знакомого не пришлось. Едва мы снова уселись, маленький горбун начал рассказывать:

«Поместье было в прекрасном состоянии, когда его унаследовал сэр Доминик. Он устраивал замечательные пирушки. Гуляли в этом доме от души, каждому гостю были рады! Всегда звучала музыка – любой волынщик находил здесь крышу над головой. Вино – отличного качества, из бочек! – лилось рекой, а пива и сидра хватило бы, чтобы пустить вплавь корабли. Свечей горело столько, что можно целый город спалить. Пиры продолжались все лето, пока погода не портилась и земля не размокала от дождя. Это было время, когда приближалась ярмарка Аллибал-Киллудин, и местным жителям приходилось забывать о развлечениях и заниматься свиньями и коровами. Но сэр Доминик и тогда продолжал веселиться. Нет ни одного способа избавиться от денег и поместий, которые он бы ни испробовал – выпивка, игра в кости, карты, скачки… И прошло не так много лет, когда поместье оказались заложенным, а сэр Доминик – в бедственном положении. На людях он храбрился, пока мог, распродавая собак и большую часть лошадей, затем объявил, что собирается отбыть во Францию. И действительно уехал на некоторое время, и в течение двух или трех лет о нем не было никаких вестей. Но однажды ночью в большое кухонное окно неожиданно раздался стук. Был одиннадцатый час вечера, и старый дворецкий Коннор Хэнлон, мой дедушка, сидел в одиночестве у камина, грея ноги. В ту ночь с гор дул пронзительный восточный ветер, он глухо свистел в верхушках деревьев и одиноко завывал в печных трубах».

Рассказчик взглянул на ближайшую трубу, видимую с его места, и продолжил:

«Поэтому дворецкий не сразу понял, что кто-то стучит в окно. Но вот он встал и разглядел лицо своего хозяина. Мой дедушка был рад видеть его живым и здоровым, потому что уже давно о нем ничего не слышал. Но к радости примешивалось сожаление: особняк за время отсутствия хозяина сильно изменился. Ведь только дворецкий и старый Джагги Бродрик присматривали за домом, да еще конюх. Больно было смотреть, как бедняга-хозяин возвращается в разоренное жилище.

Сэр Доминик пожал Кону руку и сразу заговорил:

– Мне нужно сказать тебе пару слов. Моя лошадь осталась у Дика в конюшне – возможно, она мне снова понадобится этой ночью, а может, уже никогда не понадобится.

И с этими словами он зашел в просторную кухню, взял табурет и сел, чтобы согреться у огня.

– Садись, Коннор, напротив меня, и послушай. И не бойся высказывать все, что думаешь.

Он задумчиво смотрел на огонь, протягивая руки к теплу, и выглядел очень усталым.

– А чего мне бояться, мастер Доминик? – отозвался мой дедушка. – Вы были хорошим хозяином для меня, и ваш отец тоже, упокой господи его душу. Честно вам признаюсь – и черт меня побери, если солгу, – я горой встал бы за любого Сарсфилда из Дюнорана, а тем более за вас, и у меня есть для этого все основания.

– Со мной все кончено, Кон, – возразил сэр Доминик.

– Боже упаси! – выдохнул мой дедушка.

– Поздно обо мне молиться, – продолжал его хозяин. – Последняя гинея ушла, и это старое поместье последует за ней. Его придется продать, и я сам не знаю, зачем приехал сюда – словно призрак, который в последний раз оглядывается, перед тем как уйти в темноту.

Потом сэр Доминик попросил дворецкого в случае его кончины передать кое-что его двоюродному брату Пэту Сарсфилду в Дублин. Это были дубовая шкатулка, стоявшая в чулане рядом с его комнатой, шпага и пистолеты, с которыми их дед воевал в Огриме, и еще две или три сохранившиеся вещи подобного рода.

– Кон, говорят, если дьявол ночью даст тебе денег, утром в кошельке ты не найдешь ничего, кроме камешков, щепок и ореховой скорлупы, – добавил он затем. – Будь я уверен, что нечистый играет честно, я заключил бы с ним сделку.

– Боже упаси! – испугался мой дедушка, вздрогнув, затем встал и перекрестился.

– Еще говорят, в стране полно людей, которые ждут записи в армию короля Франции. Если встречу вербовщика, то не откажусь от его предложения. И так вся жизнь пошла наперекосяк! Сколько времени прошло с тех пор, как мы с капитаном Уоллером стрелялись в Нью-Касле?

– Шесть лет, мастер Доминик, и вы с первого выстрела раздробили ему бедро.

– Да, так и было, Кон. Лучше бы вместо этого он прострелил мне сердце. Есть у тебя виски?

Дедушка достал из буфета бутылку, а его хозяин плеснул немного в чашку и жадно выпил.

– Пойду посмотрю, как там лошадь, – бросил сэр Доминик, вставая и закутываясь в плащ для верховой езды. Его взгляд