Девушка протянула листок, и Анька, спросив её имя, вывела фразу: «Саран – от Мадемуазель Андре. С любовью». Нет, какая же Анька молодец!

– Саран, а можно не говорить соседям, если будут спрашивать, кто поёт в этой комнате? – Андре лукаво усмехнулась. – И, уходя, не прикрывайте плотно дверь.

После трёх песен мы поняли, что официантка сказала правду. Более того, звуки от соседей раздавались намного громче, чем сначала.

– Ну ладно, получите, – пробормотала Анька, выбрав песню Профессора Гусинского «Я пришью тебе парусник».

Услышав первые ноты, я вдруг вспомнила вокал инопланетной синей дивы из фильма «Пятый элемент». Только там, кажется, половину звуков играл синтезатор, а Анька выдавала «живаго» в трёх с половиной октавах. Когда она запела басом, мы с Надькой заорали от восторга. Это было сумасходительно. Мне показалось, что вибрируют даже листы в каталогах.

После оглушительной паузы два мужских и один женский голос затянули ту же самую песню в соседней комнате. Мы, прослушав не такое уж и плохое исполнение, затаив дыхание, перевели глаза на Андре.

– Угу, сами напросились, – стиснув зубы, Анька быстро пролистывала каталог песен. – Где там этот «Изумруд». Слава богу, мы не в «Караоке-ГУМ», где общий зал[4], и меня сейчас никто не видит.

Надо ли говорить, что «Зелёный изумруд» Анька спела «ноль-в-ноль»? Со всей своей сложнейшей мелизматикой и игрой с ритмом?

После минутной паузы в нашу полуоткрытую дверь раздался робкий стук. После чего в комнату ввалилось человек пять.

Я с интересом рассматривала незнакомых мужчин и женщин, а они, восторженно что-то говоря, окружили Андре. В коридоре фоном рисовались любопытные лица официантов.

– Нет, ну скажите, вы – Мадемуазель Андре? – импозантный мужчина лет сорока, улыбаясь, пожирал Аньку взглядом. – Я поспорил, что это вы. Я любитель, но даже я понимаю, что только Мадемуазель Андре могла ТАК спеть «Изумруд».

– Ну что вы, Мадемуазель Андре – старая и толстая. Неужели клип не помните? Мы просто с ней похожи, – Анька, ехидно улыбаясь, рассматривала гостей. – Но я-то моложе и лучше качеством.

Мы с Надькой ошарашенно посмотрели на подругу: во даёт! Отжигает не по-детски. По-моему, у Саран челюсть упала со звоном. Да и Дильмурат, как мне показалось, был не совсем в себе. От удивления. Вон, даже разрез глаз стал почти русским.

Стремись только к хорошему – плохое само придет.

Еврейская поговорка

В два часа ночи мы ввалились в купе поезда в приподнято-безбашенном настроении (четвёртое место подруги тоже выкупили, чтобы никто не мешал). Надо же, сколько всего случилось за этот день.

Надин открыла коньячную заначку и тут же начала курс «высокоградусного опохмела». Минут через тридцать Надька сладко засопела на верхней полке. Мы же с Анькой ещё долго смотрели в окно, думая о том, что ожидает нас в Питере.

– Ань, а почему ты так ответила? Тогда, в караоке? – Этот вопрос мне не давал покоя. Мерный стук колёс располагал к откровениям.

– Лейк, мне кажется, ты сама всё понимаешь. – Бегущие в окне огни вырисовывали причудливые тени на постаревшем лице Андре. Она казалась мудрее и чуточку более уставшей, чем обычно. – В правильно поставленном вопросе всегда содержится ответ…

Перестук колёс, тени на лицах и – какая-то невидимая нить между нами.

– Ань, а ведь ты – талантище. Ты сама хоть понимаешь, насколько ты талантлива?

– Перестань, Лейк. Мне уже под сорок. Ну хорошо, за сорок. Но пока «ни кола, ни двора и ни сада…». Что-то лучшее осталось там, в бесшабашной юности. Всё время мне казалось: да, я талант, – и тигры обязательно будут сидеть у моих ног, впереди еще столько всего. А потом как-то резко обнаружилось: жизнь уже четвёртый десяток разменивает. И меня начинают забывать. Растёт поколение, для которых Мадемуазель Андре – нафталин. Я не умею прогибаться или спать с кем нужно. Или дружить из расчёта. Знаешь, иногда даже задумываюсь о том, что надо менять профессию на что-то более стабильное. Особенно когда простой. Лейка, когда у меня простой, я кончаюсь… Господи, ну чего я разнылась? Вроде всё хорошо, а?

Я вдруг отчётливо поняла, что у нас с Анькой, несмотря на то что мы такие разные, проблемы общие. Может, климакс так подкрадывается? Брр, не надо о грустном.

Поезд, стуча колёсами, нёс нас от одной столицы к другой. Из тумана прошлого – в пелену будущего. Из сумбурного вчера – в тревожное завтра. Тихо сопела Надька. Чуть слышно завывала вентиляция. Умиротворяюще позвякивали ложечки в пустых стаканах, мы так и не взяли себе чай. Мелькали в тёмном окне случайные фонари, даря причудливые тени. Нет, всё-таки нам ещё далеко до пенсии. И впереди что-то хорошее должно обязательно случиться. Свершиться, сбыться, состояться.

Мы с Анькой задумчиво смотрели в окно, затем легли спать. «Сбудется-сбудется» – стучали колёса. «Свершится-свершится» – перестук сопровождал наше смутное неудобное забытьё. Проводница разбудила нас уже на подъезде к Санкт-Петербургу.

Питер встречал жарой, но без удушливого московского дыма.

Анька дремала в такси. Надька мечтала схватиться за кисти.

– Лейка, я три дня не прикасалась к работе! Ужас!

Я покосилась на подругу. Маньячка-живописица… Мне бы её заботы. Внутри бродила смутная тревога, и я развеивала её мыслями о детях: интересно, какие новости у них и пришли ли мне письма.

В подъезде опять закрутилось волнение в животе, как в детстве перед уколом. Анька с Надин медленно поднимались по лестнице, увешанные сумками с покупками. И я первая шагнула в кошмар, который представляла моя квартира.

Конечно, она и раньше не блистала еврокрасотой. Мальчишки регулярно громили футбольным мячом обстановку; собака царапала обои; Забава разбрасывала вещи по всем углам. Но то, что я увидела, было непохоже на привычный урон от домашних разбойников.

Ящики столов вывернуты. Их содержимое валялось вперемешку с битой посудой и раздавленными цветами с подоконников. Вещи из комодов и платяных шкафов кучами на полу, поверх врассыпную книги. С полок сметены чьей-то злобной рукой вазы и фотографии. В комнатах ребят игрушки выброшены из тумбочек, а кровати перевёрнуты.

Я пробежала по квартире и замерла возле компьютера. Системный блок раскурочен, торчат разноцветные провода и разъёмы кабелей. Монитор почему-то включен, и на нём прыгает табличка для настройки. Но я точно помню, как выключала комп перед отъездом. Сердце учащённо забилось от страха.

– Кто здесь?! – заорала я.

– Лейка давно детей не видела, не узнаёт, – заржали подруги на лестнице.

Но смех быстро стих, когда они вошли в прихожую. Несколько минут стояли неподвижно с пакетами в руках. Потом Анька тихо спросила: