- Идем, - тихо сказала Уна. – Я не хочу видеть, как ее будут делить.

Она попыталась встать сама, но не удержалась и шлепнулась на песок. Мокрая. Грязная. Уставшая. И все равно слишком упрямая, чтобы принять помощь. Впрочем, уговаривать Томас не собирался. Как-нибудь в другой раз.

- Видишь, - она все же оперлась на его руку. – Это институтские. Еще те шакалы… сейчас поставят маячки и охрану, чтобы никто больше. Сначала вырежут сердце, благо, брюшина вскрыта. Потом печень и прочее, что не повреждено.

- Ее больше нет.

- Нет, - согласилась Уна. – А они есть. И им нужен… этот… материал для исследований. Если бы могли, они бы и живого дракона распотрошили. Просто, чтобы посмотреть, какой он. И чем от мертвого отличается. Они поэтому и скупают яйца, надеются вывести.

Идти она не могла.

Стояла, вцепившись в Томаса, покачивалась на ветру.

- И петиции шлют. Просят разрешения на отлов во имя науки. Нельзя давать.

- Никто и не даст.

Она посмотрела с такой надеждой, что Томасу стало стыдно, будто он пообещал что-то, чего не сумеет исполнить.

- Эшби не позволит трогать своих драконов.

- Пока он тут, - Уна сделала шаг и поморщилась. – Ноги затекли… они будут возиться до вечера. И завтра тоже. Редкая удача. В один месяц два дракона. Остальные кинутся искать дикаря, только… он сам ляжет на море. В ближайшую бурю. Знаешь, буря ведь зовет. И не у всех получается не слушать.

Второй шаг.

На третьем Томас просто подхватил ее на руки. И Уна не стала вырываться.

- Драконам нельзя подниматься в бурю. Ветер. И потоки нестабильны. Молодняк часто гибнет, пусть Лютый и держит их, но все равно выбираются, уходят и все… на самом деле до взрослой линьки едва ли треть доживает. Остальных забирает море, да… кого огромного оно еще вынесет, а вот молодых так полностью. Так что дикий не устоит… теперь точно не устоит.

Томас знал, что она говорит лишь потому, что молчание невыносимо. И важен сам звук голоса, а уж о чем речь – дело десятое.

- Матушка тебя одобрила… впрочем, подозреваю, что она одобрила бы любого мужчину, проявившего ко мне хоть какой-то интерес.

- Тебя это беспокоит?

- Я не хочу туда возвращаться.

- Домой тебе нельзя.

- Я знаю.

- В мотеле тоже не безопасно, - вынужден был признать Томас. – К Эшби тогда?

- Я хотела взять ее чешуи… одну, на память, - Уна вдруг вывернулась. – Дерри тоже так делал. И я… на память, ладно? Я скоро…

Она кинулась к воде, но споткнулась и упала на песок, расплакалась от бессилия.

- Сиди, - Томас поднял и усадил ее, бестолковую, запахнул куртку. – Объясни, как это делать и я тебе принесу.

- Институтские… тебя не пустят.

На берегу и вправду появлялись деревянные треноги, между которыми повисали веревки с красными лентами.

- Пусть попробуют, - он коснулся губами лба. – Меня пока не уволили.

Конечно, вопрос ближайшей перспективы, но ведь не уволили же.

- Так как?

- На щеке. Они там твердые, но держатся лишь за один угол. Потяни сперва влево, а потом вверх и сойдут… она скоро линять собралась. Должны легко… но если что, возьми нож.

Его и вправду попытались остановить. Человечек в сером костюме что-то кричал про права, но Томас просто сунул бляху.

Жаловаться будут?

Пускай.

Плевать на жалобы. А вот мертвый дракон – дело иное. Сердце болезненно сжалось. При сером утреннем свете дракон выглядел иначе. Огромным, конечно, но еще… беспомощным?

Море почти очистилось от крови.

И раны вымыло добела. И бледные кости, проступавшие сквозь рваную шкуру казались сахарными. А сам дракон хрупким и ненастоящим. Чешуя и вправду отделилась легко. Томас взял несколько штук, а потом, присев у самой морды, заглянул в потухшие глаза и сказал:

- Спокойных снов тебе, девочка.

И стая за облаками отозвалась протяжным плачем, заставившим человека в костюме стиснуть голову, а рабочих отступить. Ненадолго. Но иногда и минута значит многое.

Драконья чешуя холодила кожу. И кажется, я промерзла до самых костей, а может, и кости замерзли. Я совершенно не чувствовала ни рук, ни ног. Сколько я просидела там, с ней?

Была ночь.

Теперь утро. Выходит… море холодное, сейчас и снежок пошел. А купание в ледяной воде никому не прибавляло здоровья. Слягу. Вот назло всем возьму и слягу. Закопаюсь в одеяло, буду молчать, ссылаясь на больное горло, и так, пока не помру.

Или не позволят?

Матушка объявится. Она любит играть в заботу. Но на самом деле мы тяготим друг друга, особенно теперь, когда она окончательно освоилась в большом отцовском доме. Ник? Ему не до меня.

Томас?

Я подавила вздох. Теплый. И даже горячий. И пришел. И несет. И хочется поверить, что он навсегда останется таким, только это ведь ложь.

Все мужчины умеют притворяться.

- Уна, ты как? – дорогу заступил Оллгрим.

- Великолепно, разве не видишь?

Не стоит грубить старому человеку, но он сам виноват. Как я могу быть, когда Сапфиры не стало? А Лютый? Его тоже порвали и знать бы, насколько. Ник за ним присмотрит, а потом расскажет.

Я повторила это дважды. Почти получилось поверить.

- Почему вы здесь? – я бы слезла с рук, потому как разговаривать с кем-то на равных можно лишь стоя. Но чувствую, если Томас меня отпустит разговора не получится. Я просто рухну лицом в песок. Вот смеху-то будет.

- А где еще? – Оллгрим закурил. И потянуло дымом, крепким, горьким. Как ни странно, запах этот примирил меня и с людьми, и с самим Оллгримом. – Драконы взбудоражены, к ним соваться – себе дороже.

- А Лютый?

Они что, и вправду  боятся?

Оллгрим возле стаи две трети жизни провел, и тоже боится? И Гевин, который все тянет шею, выглядывая Сапфиру. Останется смотреть, как ее разделывать будут? И что в этом взгляде? Любопытство?

У егеря?

- Эшби к нему пошел. Позаботится.

Я чихнула.

- Будь здорова. И посиди дома пару дней, пока не отойдешь. Все равно там… беспокойно.

Хорошее слово.

Беспокойно. И драконье волнение я чувствую, как слышу их песню, в которой и печаль, и тоска, и прощание с той, что никогда больше не встанет на крыло. А я… я тоже спою.

Потом, когда никто не услышит.

Томас посадил меня в машину, ушел и вернулся спустя пару минут. С пледом.

- У шерифа взял?