ради того, чтобы схватить меня. У них такие разные цели в жизни, что, схлестнувшись, от обоих и мокрого места не останется.

— Ну давай, — предложил Умок. — Дай мне взятку, чтобы я поверил. Так ведь ты решаешь все проблемы?

Я пожал плечами:

— Как хочешь, Умок. Но ты должен знать: Рин так тебя ненавидит, что готов засадить одноклассника за решетку. А знаешь, почему? Чтобы ты, доверчивый юный полицейский, повелся, а потом обнаружилось бы, что за решеткой невиновный и несовершеннолетний. А знаешь, чем это чревато? Почитай законы.

— Я и без тебя знаю законы, идиот! — рявкнул Умок.

— Ты думаешь, сын полицейского на такое купится? — спросил Рин, и его голос был мягким, как кошачья лапка.

— Это выбор Умока, — отметил я. — Я невиновен, и правосудие это докажет. А раз так, то этому полицейскому участку несдобровать, ведь вы взяли меня, школьника, практически без доказательств.

— Правосудие докажет правду, — еще мягче «погладил» меня Рин. — А правда в том, что ты посредничаешь с торговцами шил-сока. От этого даже несовершеннолетие тебя не спасет.

— Нет, — возразил я. — Правда в том, что ты по какой-то неизвестной причине ненавидишь Умока. Ты много о нем знаешь. Не ты ли рассказывал мне, что его мать бросила семью и умчалась в Мегаполис за богатым женихом? Тот богатый жених — твой брат или дядя, не так ли?

Я придумывал на ходу, переступая все границы приличий, но мне было плевать — лишь бы задеть Умока побольнее. На Умока же стало страшно смотреть: он разъяренно покраснел, глаза его почернели, кулаки сжались. Он медленно надувался, как воздушный шарик, а через мгновение его стало «сдувать». В тщетной попытке казаться спокойным, он процедил сквозь зубы:

— Заткнитесь оба. Кто давал вам право обсуждать мою семью?

— А что, твоя мама разве не сбежала в Мегаполис? — спросил я.

— Завались, воротник дранный!

— Да ладно, дело-то не в этом, — вздохнул я. — Дело в том, что Рин ненавидит тебя, Умок, и твоя мама может быть на это причиной.

Конечно, нет! Я нес бред, делал вид осведомленного человека, а сам изо всех сил хватался за соломинку. Если Умок поведется на мои слова, Рин окажется под его пристальным вниманием, а под пристальным вниманием не так-то просто сбегать в Джунгли.

— Пошли отсюда, он сошел с ума в своих Джунглях, — презрительно бросил Рин.

— Нет, я не уйду, пока не узнаю, откуда у него информация о моей семье! — завелся Умок. Его челка торчала вперед, как остро наточенные колья.

— Рин рассказал, — охотно поведал я. — И ты бы знал, сколько он о тебе плохого наговаривал у нас в классе! Я подумал сначала, что у вас кровная вражда… Он злится на тебя, Умок. Узнай почему, а то я не разобрался.

— Идем, Умок, — повторил Рин. — Не видишь, он спятил!

— Отвали, рыжая морда! — дернул плечом Умок.

— Да-да, я спятил, — пробормотал я. — А что ты, Рин? Когда в ближайшее время собираешься в Джунгли? Давай осторожнее: после моего пленения защиту на Границе наверняка удвоят.

Рин фыркнул. Умок глядел на меня с ненавистью и злобой и вдруг напомнил быка, который точно так же наклоняет голову и смотрит прежде, чем ударить рогами. Я вернулся к койке и сел.

— Осторожнее с ним, Умок, — предостерег я. — Он тоже ходит в Джунгли и по гораздо худшей причине, чем я. Я мешал ему, и он подставил меня. Подсунув мне шил-сок, он убил двух попугаев разом.

Умок, хоть и выглядит как типичный осел, на самом деле не так глуп, да и намекал я достаточно прозрачно. Меня это, конечно, не спасет, но жизнь Рину осложнит знатно.

— Да пошли вы, — пробурчал Умок и исчез из моего поля зрения. Рин бросил на меня уничтожающий взгляд и поплелся следом.

Глава 5. Родительский контроль

Больше всего я ждал и боялся встречи с родителями. К вечеру папаша Умока пришел ко мне в камеру и заявил, что мои родители готовы приехать, но он им отказал. Ночью меня собирались перевозить в Мегаполис, чтобы утром я уже сидел в комнате допроса, и только после допроса я могу повидаться с родителями.

— Но я несовершеннолетний! — возмутился я. — Родители обязаны присутствовать при моем допросе!

— Это уже не мы решаем, — пробурчал папаша и, ворча что-то про «нелюдей, отбирающих всю славу», поплелся готовить для меня машину.

Дия и Летос больше не приходили, а может, их просто не пустили.

Меня повезли в Мегаполис. Солнце уже давно спало под одеялом океана, когда мы выехали из города. Двое полицейских зажали меня на заднем сиденье, еще какой-то тип сел впереди, а папаша Умока сел за руль.

Время пролетело, как стрела, и вот он, Мегаполис. Шумный, сверкающий огнями и мерцающий альтерами. Вот только я собирался вернуться сюда на коне, а возвращался на веревке за лошадью. И я хотел в Королевский дворец с победой, а не в Королевскую тюрьму с поражением.

Меня посадили в одиночную камеру, почти такую же тесную, как в Океанске, только дверь полностью была сделана из железа. Я лег на койку, но до утра так и не уснул. И только когда за стеной защебетали птицы, предвещая рассвет, меня сморила дремота.

А утром произошло то, чего я страшился — приехали родители. Я ждал их, готовился морально, но все равно струхнул, когда услышал их голоса в коридоре. Точь-в-точь маленький мальчик, которому вот-вот дадут ремня!

Две недели назад они приезжали в Океанск проверить меня, но тогда все было в порядке: я прибрался, скосил лужайку перед домом, спрятал маску, сжег ту одежду, которую порвал или измазал в крови, а на стол торжественно возложил учебники, тетради и отрытый дневник с пятерками.

Приезжая на выходные, они каждый раз спрашивали: «Не надоело жить одному? Возвращайся домой, мы всегда тебя ждем, Мартин», но я только улыбался. Я не хотел домой. У меня тут цель. Миссия. Так я думал, когда все шло по моему плану. Но сейчас…

Я клялся им, что уже взрослый и докажу, что могу жить один. Я твердил, что буду вести себя как пай-мальчик и что они будут мной гордиться. А на деле? Меня поймали с шил-соком в кармане. Я не справился. Я не сдержал обещание.

— Просто отведите нас к нашему сыну! — воскликнула мама, а охранник продолжал что-то бурчать.

— Допрос не имеет значения! Пропустите нас. Немедленно, — подключился и папа.

Лязгнул засов, и я вздрогнул. Дверь отворилась, и в щель просунулась мясистая голова охранника. Он пробормотал:

— Эй, парень. Вылезай.