противоположного конца кто-то усмехнулся, и я, как говорил эмигрант Набоков[43], «со стеклянной ясностью» поняла, что в местном писательском сообществе далеко не все единодушны. Жабогадюкинг практикуют. Понятно-с.

— Знаете, — обратилась я к присутствующей публике, — если вдруг по какой-то причине вам сложно принять решение, я могу обратиться в Московское отделение. Объясню ситуацию. Попрошу рассмотреть мой вопрос заочно…

— Спокойно, спокойно товарищи! — суетливо вскочила секретарша. — Опять чтоб разговоры о неспособности региональных отделений принимать самостоятельные решения… Минуту! Ставлю вопрос на голосование! Кто за то, чтобы в порядке исключения, ввиду очевидной профессиональной склонности, принять Шаманову Ольгу Александровну в союз писателей? Прошу голосовать… — к моему удивлению, все как один, включая сердитого дядьку, подняли руки. — Единогласно! — торжественно объявила рыжая секретарша и немедленно вручила мне явно заранее заполненный членский билет. Даже фотка там была — такая же, как на двадцать первом номере «Роман-газеты» за нынешний год. Интриганы хреновы, блин.

Поздравляем, творческих удач, тра-ля-ля. Перерыв три минуты, чтобы выступающий (то есть я) мог бы собрать своё барахло.

Я выглянула в выставочный зал:

— Вов, помоги с журналами…

— Судя по довольной улыбке, можно тебя поздравить?

— Ага, — я показала маленькую красную ксиву с фоткой. Он вытянул у меня из рук, деловито развернул:

— Красавица!

— Да ну тебя!

— Чё?! Я правду говорю. Пошли талмуды твои заберём.

Мы с Вовкой выгреблись в выставочный зал, снова упаковали журнальчики и поехали домой. По ходу дела я рассказывала о «радушном приёме».

— Чуть, блин, не обвинил меня один в капиталистических… как это… забыла, прикинь? Что сильно развлекательное.

— Ага?

— Хорошо, у меня то письмо с лета с собой было. Так бы, подозреваю, притопили меня.

— Отправили бы дозревать?

— Типа того. И так засомневались: я ли столько книжек написала? Давай соавторами интересоваться, — я фыркнула. — Хотела без палева тебя паровозом протащить — нет ведь, захлопали крыльями, запаниковали…

— Да мне-то нахрена?

— Пусть будет, карман не тянет.

— И какая от этого членства выгода?

— Да не знаю пока. Ну, гонорары должны быть повыше. Минималка не сто пятьдесят за авторский лист[44], а двести пятьдесят.

— Так нам, вроде «Детская литература» и так по двести пийсят посчитала.

— Это они из большого уважения, — мы остановились на светофоре, хохоча.

— О! Тройка идёт! — Вовка подхватил меня под руку. — Побежали-побежали, успеем!!!

Добежали мы до автобуса, со своими пачками, залезли. Какая-то бабуля ещё и похвалила нас, дескать: вот какие молодцы, макулатуру собирают. Ржать было как-то неудобно, объяснять тоже. Поэтому мы просто хором сказали: «Спасибо!» — выкрутили по билетику и забрались на заднее сиденье, благо, днём народу ехало немного.

На следующий день я страшно обрадовалась, что никуда не надо ехать — температура начала снижаться, и целую неделю стоял дубак, в пике (по городским новостям) доходивший до минус тридцати пяти, а у нас за городом — почти до сорока! Мы сидели на даче, подтапливали и следили, чтоб у нас нигде аварийно не перемёрзло. Слава Богу, обошлось.

18. РАЗНАЯ ЗИМА

НЕПЛОХО ПОЛУЧИЛОСЬ

Должно быть, Женя отнёсся к моим предложениям в высшей степени серьёзно, занёс-таки декану ящик нужного, потому как буквально спустя неделю они уже возвращались в Иркутск. Как раз морозы спали.

Восемнадцатого декабря мы встречали наших «студентов» в аэропорту. Федька звонко орал: «Дай-дай-дай!» — и по этим воплям мы с бабушкой и определились, в какую сторону бежать.

Женя сносился на аэропортовскую служебную стоянку, разогрел жигуль и подогнал его прямо к выходу — шик-модерн! Пришлось нам, конечно, подождать, но лучше ждать в тепле, чем на холоде, зубами клацая, на остановке подпрыгивать.

Всю дорогу домой, и весь вечер дома мама с Женей поочерёдно рассказывали нам, как неприятно изменился Улан-Удэ с прошлого года. Антиалкогольные эксперименты явно не пошли ему на пользу. Все прелести, наблюдаемые мной в период безумного горбачёвского эксперимента под названием «сухой закон», проявились в концентрированном виде на территории отдельно взятого региона.

Километровые очереди за водкой, совершенно расчеловечивающие людей, когда к водочному окошку можно было пройти только вдоль сваренных из стальных швеллеров коридоров, в которые народ набивался плотно, как скотина, которую гонят на бойню. После приобретения заветных «не больше двух в одни руки» отойти от окошка мечты не представлялось никакой возможности, и счастливцев поднимали на руки и передавали над головами до того места, где появлялась возможность поставить их на землю.

Спекуляция талонами.

Безумный дефицит сахара.

Непонятные личности, которые продают жуткого вида бормотуху.

Таксисты, барыжащие алкоголем втридорога.

Сообщения о смертях отдельных граждан, отравившихся то ли техническим спиртом то ли вообще каким-то стекломоем…

Наши, короче, остались в шоке.

Единственный приятный момент — за эти дни они разыскали Улан-Удэнский семенной магазин. Привезли семян всяких, какие были (и мне в том числе, целую кучу), так что в следующем году огород обещал быть масштабным.

СТРАШНОЕ

Неизвестно, сколько бы продолжались натурные эксперименты над народом, если бы не большая и жирная точка.

Буквально на следующий день после прилёта наших, вылетающий из Иркутска в Улан-Удэ самолёт АН-24 странно повёл себя на взлётной полосе. Кто говорил, что он качнулся назад из-за неправильно закреплённого груза, который, дескать, поехал против движения в момент отрыва от земли, отчего самолёт и чирканул хвостом, загорелся и потерял управление. Кто — что машина не выдержала лютого перегруза, поскольку летела под завязку набирая шампанским и водкой(в преддверии нового года всё это сделалось в «сухом» регионе вдвое востребованнее, а, значит, и вдвое-втрое-вчетверо дороже), и зацепилась не до конца убранными шасси за бетонное ограждение на дальнем конце взлётной полосы.

Так или иначе, случилась катастрофа. Нигде об этом не писали, но аэропортовские всё знали, и слухи неизбежно начали просачиваться в народ. Восемь человек погибло, в их числе весь экипаж, что, с другой стороны, спасло их от позорного суда. Остальные пассажиры попали в больницу с разной степенью повреждений.

Разбирательства начались мгновенно, и с каждым часом ранг прибывающих уполномоченных лиц становился всё выше