Увы, стеклотара не оценила шутки, и Растов погрузился было в себя, как вдруг пол под его ногами разверзся.

Майор провалился в мягкие объятия уже знакомой ему невидимой, липкой на ощупь мембраны, которая увлекла его в прозрачную капсулу из монокристалла.

На сей раз конечной станцией самодвижущегося конвейера стал транспортный отсек чоругского улья.

Манипулятор с отточенной плавностью сгрузил капсулу на пупырчатый болотно-зеленый пол. После чего на некоторое время майор был предоставлен сам себе.

Он с ужасом разглядывал оживленную суету инопланетных врагов.

В ненавистном кровавом свете сновали угловатые тени – от небольших, размером с кошку, ботов до внушительных трехметровых ушлепков.

Усилия биомеханических пауков концентрировались на грубо завернутом в серебристую теплоизоляцию предмете размером с два электровоза.

«Это ментоскоп. А доставил его на борт корабля тот самый орбитальный лифт, который я видел в иллюминатор», – сразу догадался Растов, хотя в явном виде ничто на это указывало.

Ну а трехметровые широкогрудые существа, что перемещались рывками с запоминающейся кинематикой, точно пританцовывали, были, конечно, эзошами. Причем эзошами в узком смысле слова: воинами-профессионалами, чоругским штурмовым спецназом.

Один из сослуживцев Растова по довоенным временам на Кларе, некто Ваня Сериков, рассказывал ему, как однажды видел эзошей вблизи. Когда у одного чоругского туриста не оказалось земной визы и о том местная комендатура ГАБ отбила депешу в инопланетную метрополию, за нарушителем прилетели именно эзоши. Прилетели – и, не отходя от кассы, накидали разине таких звездянок, что ко многому привычные офицеры ГАБ еще долго пересказывали за стаканом водки сцену экстрадиции дрожащими от волнения голосами…

В одном из вариантов этой истории эзоши даже отпилили бедолаге левую клешню своими знаменитыми электроножами! Правда, конкретно эту версию Сериков заклеймил «пьяной брехней»…

Как бы там ни было, именно эти штурмовые электроножи сейчас поблескивали своим алмазным напылением в навевающем мысли о самоубийстве рубиновом свете.

За капсулой Растова, похоже, был закреплен некий конкретный громила. В отличие от уставного поведения часового-человека (стоять спокойно, ровно, не дергаться) этот бегал туда-сюда, иногда пропадал куда-то на несколько секунд, но неизменно возвращался снова. Из-за этого майор не сразу сообразил, что видит перед собой именно часового.

Громила красноречиво поигрывал бешено вращающимся диском электроножа, то и дело поворачивая к пленнику свою наглухо запечатанную в механошлем рачью башку.

Наверняка он бросал на землянина взгляды, исполненные державной значительности и гордой величавости. Только Растов этих взглядов не прочитывал – по причине глухого бронезабрала.

Шчи появился вместе со второй капсулой – в ней сидела неукротимая Малат.

Растов едва не подпрыгнул от счастья – и даже слегка испугался своей реакции…

Раньше он даже не мог себе представить, сколько беспримесной радости может принести встреча с партизанкой враждебного государства, из-за которой-то, если поразмыслить, ты и попал в плен вместо того, чтобы попивать гуавовый сок на увитых плющом террасах Синанджа…

Малат, похоже, тоже пришла в радостное возбуждение. Ее щеки покраснели, и она, поддавшись минутному порыву, прильнула к стеклу, энергично замахала Растову рукой, выкрикивая что-то неслышимое.

Но потом фирменная девичья застенчивость напополам с мальчишеской дерзостью разбойницы-бунтовщицы взяли верх. Малат сделала непроницаемое лицо и демонстративно отвернулась.

Верховный Рак – а Растов называл про себя Шчи теперь только так – на фоне эзошей-воинов выглядел почти голым и обнадеживающе миролюбивым.

На нем была давешняя юбка из металлических нитей и несколько браслетов с разнообразным оборудованием. На шее же у него красовалась массивная гривна из неопознанного Растовым трансуранового металла.

В отличие от дерганых, пружинистых эзошей-боевиков Шчи, и это Растов уже давно заметил, пренебрегал физическими упражнениями и успокаивающей нервы ходьбой. Вот и в транспортный отсек он прибыл на своем троне, который, вполне возможно, являлся инвалидной коляской класса люкс.

– Сегодня прекрасный день, добронравный Константин! – провозвестил чоруг вместо приветствия.

– И чем же, хотелось бы знать, он так прекрасен? – ядовито осведомился Растов, просроченное пиво придало ему куражу.

– Сегодня ты поделишься с народом чоругов теми бесценными знаниями, которые приобрел в месте, которое зовешь Стальным Лабиринтом. Твой индивидуальный опыт послужит всему миру.

– Шчи, прошу тебя отметить для протокола: поскольку я на такую щедрость не подписывался, а также поскольку ментоскопирование будет стоить мне памяти, у меня нет никаких оснований называть этот день прекрасным. Скорее уж прескверным. Или прегадким.

Чоруг степенно покачал длинной мордой. Дескать, понимаю тебя, теплокровный, но поделать ничего не могу.

– Ну я еще ладно, – никак не мог угомониться Растов. – Я военный, мой долг жертвовать жизнью… Ну или памятью, если так сложилось… А девчонка-то клонская вам за каким хреном понадобилась?! – Майор указал в сторону капсулы, где злобно ковыряла в полу окованным носком ботинка черногривая Малат. – Держу пари, она ничего интересней галантерейного магазина на окраине Синанджа за свою коротенькую жизнь не повидала! Ее-то зачем ментоскопировать? Просто для коллекции? Из чистой страсти к мучительству?

– Мы ничего не делаем «для коллекции», – обиженно проскрипел чоруг, складывая клешни на сегментированном брюхе. – Если это важно для тебя, сообщу: нас давно интересует баланс между вашей агрессивностью и тем, что вы называете «эмоциональностью». В этой человеческой самке удивительным образом сочетаются крайние степени и того, и другого.

Растов не удержался от кривой улыбки – редкий случай, когда его мнение (в данном случае о Малат) совпадало с мнением чоруга.

А невозмутимый Шчи продолжал:

– Мы уверены, что, изучив те участки ее опыта, которые являются наиболее ранними, ответственными за формирование общей модели ее поведения, мы сможем многое понять о теплокровных.

Растов поморщился.

Что, правда ментоскопирование несовершеннолетней девчонки Малат носит настолько фундаментальный научный характер? Как-то верилось с трудом.

Ему, военному практику, было проще поверить в любую небывальщину: что Малат в детстве похищала некая могущественная ксенораса, что она контактировала с неким зловещим артефактом, почему-то интересным чоругам, или это делал кто-то из близких Малат, хоть бы даже кто-то из ее погибших братьев, рассказ о чем, пусть даже неосознанно, сохранила ее память…

– Я считаю, вы совершаете ошибку, – сказал Растов твердо. – Как минимум – этическую.