А бой на берегу закончился победой лодейщиков. Жаль – большой ценой она далась. Из всей команды, не считая кормчего, четыре человека осталось. На ушкуй взбежал кормчий лодейщиков:

– Жив злодей?

– Связать бы его, чтобы не утёк.

– Это у нас запросто. Фрол, бери ремешок, привяжи Савелия к мачте.

Прибежал Фрол. Ногой сильно пнул Савелия:

– У, душегуб! Повесить бы тебя! Руки за спину.

Стянул кожаным узким ремнём туго.

– Двигай ногами на лодью.

Савелий замешкался, за что получил ещё один пинок. От сильного удара упал, раскровянив лицо. Фрол рывком поднял его.

– Будешь кочевряжиться – за борт сброшу.

Угроза серьёзная. Со связанными руками не спастись, не выплыть. Оставшиеся в живых собрались у костра.

– Что делать будем? – спросил кормчий.

– До Владимира идти, – сразу заявил Фрол.

– А выгребем?

– Где не сможем супротив ветра, на стоянку встанем. Дольше получится, зато придём.

– А с ушкуем?

– На буксир возьмём.

– У нас и так народу мало, кого на рулевое весло ушкуя посадим?

– Я могу, – сказал Фотий. – Дело не хитрое, за лодьёй держаться.

Так и решили. Александр на лодью переходил, гребцом, а Фотий рулевым. Запалили сильнее костёр, сварили кулеш. Всё равно через час светать будет. Ели-то всего два раза – утром и вечером, чтобы не терять драгоценное светлое время.

Пока кулеш варился, рассвело. Лодейщики принялись копать на берегу могилу братскую. Тела павших до Владимира не довести. Поскольку лопата одна была, копали по очереди. Александр собрал оружие павших, уложил в лодью. Лодейщики погребли своих людей. Фотий обеспокоился:

– А этих как же, бросим на съедение волкам? Всё же люди, нехорошо.

– Псы смердячие, пусть гниют!

В принципе, по Ярославской Правде, разбойников вешали на придорожных деревьях и снимать не дозволяли в назидание остальным татям. Послушник спорить не стал, просто взялся за лопату и стал копать.

– Отплывать надо, время уходит, – подошёл к Фотию кормчий Пантелей.

– Я не держу, плывите с Богом, мне упокоить тела надо, отпеть, дабы души неприкаянными не были.

– Если оставим, как же ты доберёшься?

– Найдутся добрые люди, подберут.

Фотий отвечал спокойно, не переставая работать. Александр усовестился. Сначала в мыслях не было захоронить разбойников, а теперь решение своё изменил. Подошёл к послушнику, взял у него лопату, молча за дело принялся. Так и рыли по очереди, пока яма глубиной по колено не стала. Владимирская ватажка так бы ушла бы, да людей не хватало. И Александр в качестве гребца нужен, и Фотий рулевым. А может – совесть заговорила. Сперва Фрол подошёл к Саше, лопату взял, затем его Акинфий сменил. Так и пошло. Даже кормчий поучаствовал. Ему, хоть и главный он на лодье, от команды отдаляться нельзя: ватажка сильна, когда едина.

И этих схоронили. Фотий молитву счёл.

– Занимаем места, выходить пора, – скомандовал Пантелей.

На ушкуй по сходням Фотий поднялся, лодейщики сходни ему на судно забросили, причальный конец отвязали. Затем сами на лодью взошли. Александр, уже усевшись на скамью, вскочил и бросился на берег.

– Эй, ты куда? – закричали гребцы.

Александр едва не забыл в кустах свой мешок, в котором оружие хранил, узелок с деньгами и драгоценностью. В пылу схватки отбросил, а после земляных работ чуть не оставил. Да за меньшие значительно деньги новгородцы на смертоубийство решились.

Мешок свой в носовой рундук уложил, где канаты лежали. Место своё за вёслами занял. Один из лодейщиков шестом лодью от берега оттолкнул.

– Оба борта, греби назад! И – раз! – скомандовал Пантелей.

Сделали несколько гребков, выводя лодью кормой вперёд на чистую воду. Как только буксирный конец натянулся, стали по команде грести вперёд. Александр сразу почувствовал – ход у лодьи с ушкуем на буксире тяжёлый. Упираешься веслом в воду, аж сухожилия трещат, а скорость как у старика-пешехода.

Но потом течение подхватило, да услышал Господь молитвы гребцов, ветер попутный поднялся. Лодейщики сразу парус поставили. Совсем жизнь хорошая пошла. Кормчий кричит назад, к ушкую:

– Фотий, ты как?

– Всё хорошо, благодаря Всевышнему.

Так и шли до вечера. К вечеру в знакомом для Пантелея месте для ночёвки пристали. С ушкуем помучаться пришлось. Лодья уже в берег носом ткнулась, а ушкуй течением сносит, буксирный конец натянулся, вот-вот лопнет. Один лодейщик на берег кинулся, лодью пришвартовать к дереву, другие на корму, за верёвку подтянуть ушкуй. Плохо одной, да уполовиненной команде с двумя судами управиться, но получилось. Костерок развели. Фотий в котёл воды набрал, кашеварить стал. За день устали все. Поели и спать улеглись, причём на судах. Земля по обеим сторонам Шексны Пошехоньем называлась, влажная, болотистая, спать лучше на деревянной палубе. К утру продрогли, с каждым днём всё холоднее становилось. Позавтракали – и в путь. За неделю Шексну прошли, вполне достойный результат. Можно было через волоки в Яузу пройти, а потом снова через волоки в Клязьму, но кормчий не стал рисковать. Уж лучше дальше и дольше, зато надёжнее. На волоках в первую очередь иноземные суда перетаскивали, да за каждое судно деньги платить надо, а в Мытищах ещё и мыто с товара. А ещё неизвестно, чем суд княжеский кончится, ушкуй вместе с товаром князь в казну обратить может, а соизволит – судно лодейщикам отдаст, а новгородский товар себе заберёт. Савелий, в предчувствии близкого суда, совсем сник, лицом печален стал. Его кормили, выводили оправиться. Но весь путь он у мачты провёл, ноги опухли. Но его никто не жалел.

Но теперь приходилось грести всё время против течения – сначала Волги, затем Клязьмы. К Владимиру пришли измотанные донельзя. Кормчий, против обыкновения, гребцов по домам отпустил, пожалев и дав наказ вернуться утром. Сам ватажку амбалов нанял перетащить груз с обоих судов в припортовый амбар. Товар без пригляда на судне оставлять нельзя, лихие людишки вмиг утащат. При речных портах вечно тёмные личности кучковались. При случае денгу сбить при погрузке-разгрузке или украсть, что плохо лежит, да пропить моментом.

Хватился Пантелей, когда суда уже пустые были, а где же злыдень Савелий? Его никто не отпускал, а у мачты нет. С расспросом к Фотию:

– Ты не видал ли Савелия?

– Ушёл он.

– Убёг? Кто отпустил?

– Я развязал.

От этих слов онемел Пантелей. Как можно душегуба отпустить? А княжеский суд? И что с ушкуем и товаром теперь делать? Ведь себе взять – стало быть, уподобиться разбойникам новгородским. А ещё с Савелия станется, выждет время, заявится к князю с челобитной, якобы его людишек владимирские лодейщики живота лишили, судно с товаром увели, сам едва спасся. Пантелей послушника за руку схватил: