«Точно, – сказал я (полуденное рычанье)… –

А у вас – проблема, которую надо решить.

Сделка: я устраняю вашу проблему,

А вы мне платите бабки, бабки и бабки».

Рот отвечает:

«Конечно, мы все обсудили.

Как скажете. Сделка есть сделка.

Я-то считаю: либо евроизраильтяне,

Либо китайцы… Боитесь их?»

«Нет, – говорю. – Я их не боюсь».

Типа я даже подумал – застать бы это местечко

В полной красе.

Поредели ряды красоток-красавчиков Рота,

И, если поближе глянуть, совсем не так уж

Они мускулисты и пышногруды.

Закат. Началась вечеринка.

Я Роту сказал – терпеть не мог хэви-метал

Даже в самом его начале…

Он отвечает: на вид вы моложе, чем в жизни.

Ох и громко… от усилителей вибрирует все побережье.

Я раздеваюсь – пора. И жду,

Четвероногий уже, в прогалине дюн.

Жду дни и ночи, ночи и дни – жду.

«Где, твою мать, ты сам и где твои люди? –

Спросил меня Рот на третий уж день. – Где?

За кой тебе хрен я плачу?

Прошлой ночью на пленке был

Только пес какой-то громадный».

Но я усмехаюсь. «Вашей проблемы

Пока что нет и следа, – сообщаю ему. –

А был я здесь постоянно».

«Говорю тебе, – он орет, – это израильтяне!

Нельзя доверять европейцам!»

Третья ночь.

Огромная, красная, как неон, луна.

Двое играют в прибое.

Парень с девчонкой.

Гормонов в них еще больше, чем наркоты.

Девчонка визжит и смеется,

Медленно бьется прибой.

Был бы здесь враг – пахло бы самоубийством,

Но враг приходит на берег не каждую ночь,

И они танцуют в прибое,

Плещутся и вопят… а у меня острый слух

(Чтобы лучше их видеть), глаз острый

(Чтоб лучше их слышать),

А они, мать их так, молоды, счастливы… черт,

Прямо хочется плюнуть.

Что для таких, как я, поганей всего –

Это когда дар смерти таким, как они, дается.

Первой кричит девчонка. Лик красной луны – высоко,

Полнолунье было вчера.

Я вижу – она упала в прибой, как если б

Там была глубина двадцать футов – не два,

Как если б ее в песок засосало. Парнишка бежал,

Прозрачная струйка мочи текла из-под плавок,

Бежал, спотыкался, орал…

Оно вышло из воды – медленно, как персонаж

Из дешевого фильма ужасов в скверном гриме.

Загорелую девушку оно несло на руках.

Я зевнул, как большая собака,

И принялся вылизываться.

Оно откусило девчонке лицо, тело швырнуло в песок,

Я подумал: «Мясо и химикаты. Как просто

Их превратить в мясо и химикаты, один укус –

И они – только мясо и химикаты!..»

Подбежали охранники Рота. Ужас в глазах,

В руках – автоматы… Оно похватало их,

Разорвало в клочья – и бросило на песок,

Лунным залитый светом.

Оно побрело неловко по пляжу, белый песок

Лип к серо-зеленым лапам, перепончатым и когтистым.

«Клево, мам!» – завыло оно.

Какая ж мать, – я подумал, – родить умудрилась такое?

Я слышал – там, выше по пляжу, орет Рот:

«Тальбот, поганая сволочь! Ты где, Тальбот?»

Я встал, потянулся и рысцой потрусил по пляжу.

«Ну, здравствуй», – сказал я.

«Ой, песик», – откликнулся он.

(Я ж тебе оторву волосатую лапу и суну в глотку!)

«Так, – говорю, – не здороваются…»

Он говорит: «Я Грэвд-Эл.

А ты кто – Тузик, воющий сукин сын?»

(Ох, отделаю я тебя – в клочки разметаю!)

«Изыди, ужасный зверь», – говорю.

Он смотрит – глаза блестят угольками в трубочке с крэком.

«Изыди? Ты че, парень? И кто же меня заставит?»

Рыкаю: «Я. Я!

Я – в авангарде».

Он поглядел глуповато, обиженно и растерянно…

Даже

Стало жаль его на минутку.

А потом из-за облака вышла луна.

Я завыл.

Вместо кожи была у него светлая чешуя,

Зубы – острее акульих,

Пальцы – перепончаты и когтисты.

Он зарычал – и рванулся к моей глотке.

Он кричал: «Да что ты такое?!»

А потом: «Нет, нет и нет!»

А потом: «Черт, так нечестно!»

А потом – ничего… не было,

Не было слов,

Ведь я оторвал ему руку

И отшвырнул в песок,

И мгновенье еще пальцы

Пустоту исступленно хватали.

Грэнд-Эл рванулся к воде – я почесал следом,

Соленой была вода, и смрадной – его кровь,

Черный ее вкус я ощущал в пасти.

Он нырнул – я за ним, все глубже и глубже,

И когда я почувствовал: легкие разорвутся,

И будут раздавлены горло, и череп, и мозг, и грудная клетка,

И набросятся полчища монстров, и просто придушат,

Мы приплыли к останкам нефтяной вышки.

Вот куда приполз подыхать Грэнд-Эл!

Наверное, в этом месте он и родился:

Ржавый скелет буровой, брошенный в море.

Он почти уж подох, когда я к нему подошел,

Я не стал добивать – пусть уж сам…

Выйдет тот еще корм для рыб,

Блюдо приопов – скверное мясо.

И только,

Пнув его в челюсть, я вышиб акулий зуб

И взял на счастье…

Тогда рванулась она –

Бросилась – вся из сплошных клыков и когтей.

Даже у зверя есть мать, – что тут такого?

Матери есть у многих.

Лет пятьдесят назад матери были у всех!

Она оплакивала сына, вопила и причитала,

Она спросила: «Как мог ты быть столь жестоким?

Упав на колени, гладила сына и выла.

А после мы говорили, с трудом слова подбирая…

Что там было – дело не ваше.

Вы или я такое делали раньше.

Любил ли ее я,

Убил ли… а сын ее мертв, как скалы.

Мы по песку катились – шерсть трется о чешую,

Загривок ее, зажатый моими клыками,

Когти впиваются в спину…

Старая, старая песня.

Когда из прибоя я вышел,

Светало. Рот поджидал.

Я бросил на землю голову Грэнд-Эла,