Мысли вновь вернулись к другу. А ведь он точно знал. В будущее заглянул? Сон приснился… вещий? В это Юрий никогда не верил. Ни в сны, ни в гадания. Было такое поповское слово — мракобесие. Как раз подходит. Но как кроме чертовщины это объяснить?

Сон ли, гадание ли, но факт остается фактом — Юрка знал!

Чичерин вздохнул и вдруг заметил, что Зайцев напрягся. А причина проста — по аллее шел местный особист — сержант госбезопасности Коломоец. Сержант подошел к лавочке и козырнул:

- Товарищ лейтенант госбезопасности, через пару часов будут машины. — На дорожку грохнулся костыль. — Вам следует сделать перевязку и переодеться.

- Хорошо, иду, — поднялся Чичерин.

Зайцев застыл соляным столбом. С лица хоть картину пиши — не болтай!

Лейтенант усмехнулся, поднял упавший костыль, вложил его в руку Ивана, повернулся к особисту:

- Сержант, у тебя закурить не найдется?

- Найдется, товарищ лейтенант, — ответил Коломоец и, вынув пачку «Казбека», протянул Чичерину.

Тот вытянул пару папирос и сунул Зайцеву. Заметил прищуренный взгляд особиста.

- Держи, страдалец, покури. И подумай, — сказал лейтенант, постучав пальцем по голове.

- Сержант, ты свежие газеты читал? — спросил Чичерин, когда они шли по аллее к центральному корпусу госпиталя.

- Вы про план «Ост»? — уточнил Коломоец. — Читал. Фашистские людоеды, другого не скажешь.

- Ты Известия со статьей добудь, ладно?

- Могу «Звезду» принести, там тоже статья есть.

- Можно и «Звезду». И еще, — Чичерин жестом указал за спину, — вот таких оболтусов особо не прессуй.

- Этим пусть политруки занимаются, — сказал Коломоец, — иных забот полон рот. Эссесов много привезли. То есть самострелов-леворучечников.

- А чего в санбатах?

- Санбаты не справляются, сразу в тыл везут. А фельдшера на передке или не замечают, или не хотят замечать. Хотя раз записку сопроводительную передали, а там пояснение — голосовал на выборы в Верховный Совет. — Сержант усмехнулся. — Значит высунул руку из окопа и ждал, пока немец её прострелит. Почему леворучечники? Так все левую руку выставляют. А у самострельщиков вокруг раны характерные ожоги и следы пороховых газов. Есть и оригиналы — стреляют через доску, тряпку, или кусок хлеба. Но все-равно попадаются.

Алею перегородила толпа ранбольных, что собралась вокруг лавочки с гармонистом. Достаточно большая, будто все находящиеся на излечении вышли послушать музыку. Там же стояли молодые санитарки. Некоторые из них поддерживали ранбольных, что несмотря на слабость и покалеченные конечности, ковыляли на костылях поближе к музыканту. Лейтенант с сержантом проходить через эту толпу не стали, пошли в обход по газону вокруг лип и акаций. Невольно прислушивались к переливам гармони. У гармониста голос сильный, звучный. Ему бы марши петь, а он лирику играет. По аллее разливалась мелодия «Утомленного солнца»[11], но гармонист выводил иное:

— Листья падают с клена —

Значит, кончилось лето,

И придет вместе с снегом,

Опять зима.

До лирики ли сейчас? Никак санитарки попросили что-то этакое спеть — подумал Чичерин, замедляя шаг. Вон сколько их вышло. Не только ранбольных музыка привлекла. Девушки даже пытаются потанцевать, придерживая забинтованных кавалеров.

— Дверь балкона забита,

Поле снегом покрыто,

И под сумрачным небом,

Стоят дома.

Чичерину хотелось послушать, даже потанцевать был не против, пригласив, например, вон ту молодую и симпатичную санитарочку, но дела торопили. Он догнал сержанта у крыльца и вошел внутрь госпиталя. Когда подошли к палате, где лежал Лукин с бойцом-фигурантом, оба переглянулись — отсутствовал охранник, приданный сержант из местной комендатуры. Оба направились к палате. Но дверь распахнулась, и в коридор вышел политрук в звании батальонного комиссара и какой-то гражданский с блокнотом и ручкой в руках. Следом появился сержант. Следовало выяснить личности посетителей, и почему сержант допустил посторонних в палату?

Лейтенант с сержантом перекрыли троице проход, и представились:

— Лейтенант госбезопасности Чичерин.

— Сержант госбезопасности Коломоец. Ваши документы.

Политрук хотел было возмутиться — что за лейтенант госбезопасности в обвислом больничном халате и тапочках, да еще с синяком в пол-лица, но передумал, в карман за удостоверением полез.

— Корреспондент газеты Известия Михаил Осипов, — первым представился гражданский.

— Батальонный комиссар Супонин из политотдела фронта, — сказал политрук важно, протягивая документы.

Политуправление везде и во всем имеет вес. Чем выше в пирамиде расположен политрук, тем важнее он себя ведет. Не все правда. Но в целом было так. Чичерин знал множество политруков, которые «жгли глаголом» не по бумажке, и отчаянной смелости товарищи, в большинстве своем все рангом не ниже батальонного. Однако годами за тридцать пять — сорок. Редко, когда молодой политрук мог толкать речь импровизируя. Супонин же годами до тридцати, и стопроцентно «бумажечник». Ранг батальонного комиссара достаточное по значимости, однако для политотдела фронта означает не более чем товарищ на «побегушках».

Чичерин изучал документы — Супонина, а сержант — Осипова.

Книжка потертая, в меру загрязненная, выдана три года назад. Подписи и печати соответствуют. Так, что там капитан из Москвы говорил?.. Спец-пометки! Их нет, ввели всего лишь неделю назад. Возможно, очередь на смену документа пока не дошла. Скрепки… с налетом ржавчины. Политрук с некоторым беспокойством следил, как Чичерин тщательно рассматривает удостоверение. А когда тот зачем-то потер скрепки, обеспокоенно поинтересовался:

— Что-то не так?

— Все не так… — ответил Чичерин, пристально посмотрев на Супонина. — Разберемся!

Политрук недовольно поморщился, но перечить не стал.

— Кто разрешил входить в палату? — спросил Чичерин, возвращая документы Осипову.

— Начальник особого отдела фронта, — ответил политрук. — Ваш героический прорыв решено отразить в советской прессе.

Вот тут политрук явно врет. Не мог начальник особого отдела дать разрешение. Ни он не его заместитель. Циркуляры по объектам «Пепел» получили все особые отделы фронтов. А по группе Лукина особенно. Только сам капитан имел право дать разрешение, но он ранен. Чичерин покосился на закрытую дверь, заметил комендантского сержанта с каменным лицом. Предчувствует он экзекуцию. Ясно, что простой сержант против батальонного комиссара никак не пляшет, но если Лукин разрешения не давал, то комендачу придется туго.

Документы у обоих были в порядке. Чичерин приоткрыл дверь и заглянул в палату — все в порядке, прикрыл дверь и вернул политруку его удостоверение.

— Блокнот покажите, — потребовал Чичерин у Осипова.

Перелистывая страницы блокнота, пробежался по записям. Краткие тезисы — шли-стреляли-уничтожали врага. Ничего такого, что могло намекнуть на особый секрет. И пока на привычную газетную статью не похоже. Вернулся к первой страничке, где заметил знакомые строчки. Четко выделенные и подчеркнутые.

— Наша задача не умирать за свою родину, а так сражаться с врагом, чтобы он умирал за свою родину! — негромко прочитал он.

— Это слова товарища Попеля, — пояснил Осипов.

Чичерин кивнул, протягивая блокнот. Эти слова были в Витькиной тетради. Может быть товарищ Попель тоже имеет какое-то отношение к Фениксу, то тесть к «Пеплу»? Сколько же может быть этих посланий? Скорей всего более трех.

— Хорошие слова, — сказал лейтенант корреспонденту. — Я бы добавил еще — а если придется принять смерть, то так, чтоб врагам тошно и страшно стало!

Корреспондент посветлел лицом и, выудив карандаш, тут же сделал запись.

— А…

— Нет, времени, товарищ Осипов, — прервал корреспондента Чичерин. — Сержант, не впускай пока никого.

Комендантский сержант козырнул, а лейтенант вошел в палату.

В палате всего две койки, две тумбочки, и целых четыре стула. На левой койке полулежа читает газету Лукин. На правой фигурант — без сознания. У окна на стуле Кузнецова сидит, тоже газету просматривает. Вот что значит палата для старшего комсостава. И прессу на-те-пожалуйста, и такое просторное помещении всего для двоих. И воздух тут свеж — приоткрыта не маленькая форточка, а вся фрамуга.

— Здравствуйте! — поздоровался Чичерин.

— День добрый, Юрий Яковлевич, — оторвался от чтения Лукин.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант… — спохватилась Кузнецова.

— Сиди- сиди, — прервал девушку Чичерин. — И давай не по званию. Меня Юрием зовут, али забыла? Как самочувствие, товарищ капитан?

— Терпимое — глянул на лейтенанта Лукин. — И меня Василий Петрович зовут, али забыл?

Чичерин поднял обе руки — понял, мол, исправлюсь. Повернулся к Кузнецовой.

— Как дела у нашего героя? Не очнулся еще?

— В себя не приходил, — вздохнула