– Повторяю: я ничего не могу сказать. И не только потому, что не хочу, но еще и потому, что мы – сотрудники – понятия не имеем о проекте в целом. Я занимаюсь частной задачей, которую мне поручили, и точка. Да и тебе не мешало бы поступить точно так же… Ох, чуть не забыла!..

Послышался шорох, и из-под двери выполз листок бумаги. Офелия нагнулась: это был рисунок, и она моментально узнала манеру Секундины. Скорее всего, та сделала зарисовку во время нападения Космоса, но изобразила не его и даже не Октавио. На сей раз девушка набросала автопортрет, который верно, хотя и несколько утрированно передавал особенности ее лица: разные брови, уродливый нос, подростковые прыщи, перекошенные губы, криво поставленные уши и белый глаз, лишенный зрачка. Вдобавок по какой-то неведомой причине Секундина провела красную линию поперек своего лица.

Офелия перевернула листок и обнаружила на обратной стороне другой рисунок. При виде его она изумленно вытаращила глаза. Художница впервые изобразила ее – в виде совсем крошечной фигурки на белом поле. По бокам стояли два персонажа – справа дряхлая старуха, слева какое-то совсем уж монструозное существо. Но этим Секундина не ограничилась: она закрасила маленькое тело Офелии красным карандашом, да так усердно, что красный цвет почти целиком скрыл его. Словно тело было обагрено кровью.

– Секундина так настойчиво совала мне этот рисунок, – шепнула из-за двери Элизабет, – что я поняла: она сделала его для тебя. Только обещай, что завтра же отдашь его сотрудникам. Не спрашивай почему – я знаю только одно: Центр хранит все рисунки Секундины в своем архиве. А пока оставляю его тебе. Знание служит миру!

На этом традиционном воззвании, произнесенном с прежним пылом, Элизабет удалилась, и вскоре ее шаги затихли в дальнем конце коридора. Офелия невольно почувствовала разочарование: Элизабет, как и Октавио, была поставлена перед выбором, но, в отличие от него, избрала путь, на котором выбору не оставалось места.

Тем не менее она поведала Офелии о своей работе куда больше, чем та рассчитывала. Слово «декодировать», произнесенное Элизабет, о многом говорило ей. Ведь эта предвестница изобрела уникальный алгоритм, необходимый для базы данных Мемориала. И если уж она оказалась способной на такое, то наверняка сможет взломать чужой код.

Кроме того, она, видимо, была уверена, что своей работой окажет важную услугу Елене. А чего мог желать Дух Семьи больше всего на свете, как не расшифровки собственной Книги?! Центр ждал от Элизабет ровно того же, чего Фарук ждал от Офелии и чего до сих пор никто не смог сделать, а именно: расшифровать язык, придуманный Евлалией Дийё, чтобы создать Духов Семей.

Офелия понимала: всё это – неотъемлемая часть проекта «Корнукопианизм». И всё это нужно рассказать Торну…

Она уныло взглянула на меркнувший свет в щелях между пластинками жалюзи. Близился вечер, а она всё еще понятия не имела, как попасть на место встречи. Ей не удалось превратить Элизабет в свою посланницу: та слишком ревностно служила идеалам Вавилона и вполне могла выдать ее, даже после того как оказала помощь.

Нужно было выходить из положения в одиночку.

Офелия запретила себе рассматривать подарок Секундины при свете мигающих лампочек: ей не хотелось снова увидеть свое изображение, залитое кровью. Слишком уж оно напоминало тот случай с гвоздем. Нет, этот рисунок не имел ничего общего с ее видением в зеркале на витрине магазина.

Старуха, конечно, не символизировала Евлалию Дийё, а чудовище – Другого. И белое поле вокруг них вовсе не предрекало пустоту, грозившую поглотить всех троих.

Не могло это быть окончательным приговором Истории!

Офелия решительно разорвала рисунок и выбросила клочки в унитаз – тем хуже для архива! Потом прижалась ухом к замочной скважине и услышала неясное шарканье босых ног: это инверсы расходились по своим комнатам после ужина. Раздались металлические щелчки: няни-роботы запирали двери, перед тем как покинуть общежитие.

Наконец в коридоре настала мертвая тишина, и Офелия подошла к окну. Просунув пальцы в щели между пластинами жалюзи, она вцепилась в них и стала тянуть на себя, рывок за рывком. Все здешние предметы были неисправны; что ж, раз ей не выйти в дверь, значит, выйдет в окно. Наконец жалюзи поддались, потом уступила одна оконная петля, за ней другая, и Офелия, отлетев от окна, упала на постель с оторванным ставнем в руках.

Подойдя к открытому окну, она выглянула наружу, в темноту. Теплый ночной ветерок взъерошил ей волосы. Сейчас она впервые смогла рассмотреть задний фасад здания. Он отвесно, как скала, уходил вниз. Слева и справа от своего окна Офелия увидела окна соседних комнат. Слишком далеко: дотянуться до них было невозможно. Она посмотрела на окна верхнего этажа. Тоже недоступны. Тогда она попыталась определить, сколько метров отделяют ее от земли, но ничего так и не разглядела. Офелия сощурилась, в надежде преодолеть свою близорукость, которая превращала звезды в расплывчатые пятнышки. Внизу не было ни двора, ни сада, ни соседних крыш.

Не было ничего.

Окно ее комнаты выходило в пустоту.

Офелия медленно попятилась, словно ковер, паркет и бетонные перекрытия таяли у нее под ногами, и забилась в дальний угол комнаты, как можно дальше от черного квадрата ночи, так зловеще манившего к себе. Ее одолело головокружение – казалось, она вращается внутри собственного тела.

Нет, она, конечно, никогда в жизни не сможет спуститься по этой отвесной стене, когда внизу подстерегает пустота, грозящая гибелью; ее руки стали здесь вконец неуклюжими и не удержат ее. И она не увидит Торна – ни сегодня и никогда.

Центр был сильнее, чем она. Сильнее, чем они оба.

Офелия коснулась ранки от укуса Космоса, и острая боль произвела на нее неожиданный бодрящий эффект. Нет, она так просто не сдастся, ведь Торн пошел на большой риск, чтобы назначить ей встречу. Нужно сосредоточиться и хорошенько подумать. Порассуждать, как рассуждала бы коренная вавилонянка. Город был окружен множеством мелких ковчегов, и соседство с пустотой так давно стало повседневной реальностью, что к ней приспособилась даже архитектура. Значит, и Центр никогда не подверг бы риску своих испытуемых, поселив их в смертельно опасной пустоте.

Офелия заставила себя забыть о головокружении. Взяв с кровати подушку, она выбросила ее наружу. Подушка коснулась фасада как раз под окном и… повисла в воздухе с полным пренебрежением к гравитации, способной увлечь ее вниз.

Трансцендий!

Набрав побольше воздуха в грудь, Офелия вскарабкалась на подоконник. Кровь гулко, как набат, билась в висках. Инстинкт самосохранения буквально кричал, что сейчас она рухнет вниз, что ночная тьма уже поглотила ногу, которую она высунула наружу. Но Офелия старалась не думать об этом.

Она упорно твердила себе: это трансцендий! Трансцендий! Трансцендий!

Офелия оперлась коленом на каменный бортик окна. Сосредоточила все мысли на подушке, парившей рядом с фасадом, совсем недалеко. Теперь нужно забыть, где верх, а где низ. Единственный закон, царящий здесь и сейчас, – это закон, который держит подушку в воздухе.