Но самое страшное было еще впереди. После того как вражеская авиация ушла, оставив истерзанную оборонительную линию в дыму и пожарах, наступила томительная тишина. Оставшиеся в живых, выбиравшиеся из под обломков стрелки думали, что ужас отступил. И тут по окопам ударил огненный смерч. Все, что находилось вокруг – балки и бревна, камни и глыбы, людей, технику сметало в один огненный чудовищный вихрь, который кружил над землей.

Это свой смертоносный удар нанесло чудовищное оружие русских – реактивные установки залпового огня.

– Орган Сталина! Орган Сталина! – в ужасе кричали те немногие, кому еще удавалось оставаться в живых. И тут же их тела, вместе с кителями и шинелями испарялись в огне. Горело все, что могло гореть, плавился металл. А реактивные установки русских – органы смерти – продолжали играть свою погребальную литургию, обрушивая на оборонявшихся все новые и новые аккорды смертельного пламени.

По сравнению с тем кромешным адом, который царил на подступах к городу, уличные бои были цветочками. Русские действительно воздерживались от применения тяжелой артиллерии, реактивной «органной музыки» и авиационных бомб. Кто знает, может быть, венгр-эсэсовец был прав и враг на самом деле хотел сберечь жизни тысяч мирных жителей и архитектурные памятники одного из красивейших городов Европы.

Но враг хотел сберечь их для себя. Он уже видел себя победителем в этой смертельной схватке. Эта несгибаемая уверенность противника выводила Отто из себя, она заставляла его становиться злее и ожесточеннее с каждым выстрелом. Ведь для того, чтобы осуществилось то, что задумали русские, он, Отто Хаген и его товарищи, должны сдаться в плен или погибнуть.

В последние часов пять оборона стрелковой ротой квартала превратилась в неподконтрольный командирам, самотеком идущий процесс. Русские прорывались наскоками, стремились любыми силами выбить оборонявшихся с первых этажей. Ударная сила первого, атакующего эшелона русских была особенно мощной. Здесь они использовали «сорокапятки», танковые орудия и пулеметы, трофейные «фаустпатроны». Шедшие следом, во втором эшелоне, брались зачищать каждый дом, пролет за пролетом, этаж за этажом, квартиру за квартирой, до самого чердака.

Такая тактика оправдывала себя вначале. Отрезанные от своих и от возможных путей отступления, немецкие и венгерские солдаты стремились скорее отступить, всеми возможными способами стремясь соединиться со своими подразделениями.

Однако командиры жестоко следовали приказу высших военачальников – удержать Пешт в руках немецкого гарнизона. Отступление расценивалось как бегство с поля боя. Произошло несколько показательных расстрелов тех, кто слишком поспешно покинул вверенные им позиции.

Позже, когда уличные бои превратились в нескончаемую, часами и сутками измеряемую кровавую битву, растущие злоба и ненависть заставляли оборонявшихся цепляться за каждый сантиметр будапештских камней.

Те, кто застревал на верхних этажах, не сдавались, оказывая ожесточенное сопротивление. Они отбивались на свой страх и риск, держа круговую оборону на пятачке этажа, а чаще – квартиры, превращенной вражескими снарядами и гранатами в развалины. Солдаты, потерявшие счет патронам и минутам, вели себя как моряки с утонувшего корабля, зацепившиеся за утлый плот и пытавшиеся выжить на нем среди многометровых штормовых валов.

Несколько раз это упорство оборачивалось чудесным спасением небольших групп и даже отчаявшихся, обезумевших одиночек, которые с винтовкой или пулеметом умудрялись продержаться среди врагов по нескольку часов.

Гауптман, следуя единому приказу, озвученному обергруппенфюрером Пфеффером для всех оборонявшихся частей, – во что бы то ни стало удержать Пешт и весь левый берег, – принимал решение: во что бы то ни стало отбить оставленный дом.

Уже перешедшие под контроль врага, этажи – с первого по шестой или седьмой – вновь становились немецкими.

И тогда все начиналось сначала. Русские подтягивали свежие силы или собирали в кулак прежние, подкатывали свои пушки и танки и вновь шли на штурм здания.

Стрелки дрались неистово, с остервенелостью, возведенной в степень автоматизма. Но все равно ничего не помогало. Отто вдруг ясно ощутил это в тот момент, когда увидел в перспективе сбегавшей к западу улицы, как отступавшие части толпились у моста через Дунай.

Русские, вопреки всему, неумолимо выдавливали их к реке, квартал за кварталом очищая Пешт от немецких и венгерских солдат. Неужто их ненависть была сильнее, чем остервенелая злость стрелков и эсэсовцев? Может быть… В любом случае, любое чувство требует «топлива», нуждается в постоянной подпитке, и в первую очередь в совершенно банальных белках, жирах и углеводах.

В этом плане оборонявшие Будапешт на две головы отставали от своих врагов. Главной потерей последних дней для немецкой и венгерской обороны можно было смело считать полный развал системы снабжения.

Отрезанные от своих обозов и снабженцев, солдаты по нескольку дней не получали провизии, голодали и мерзли, хронически не досыпая во время боев, не прекращавшихся круглыми сутками. Даже там, где отделения обеспечения находились неподалеку, помочь своим солдатам они ничем не могли. Сказывались те месяцы, которые подразделения провели в каменном мешке Будапешта.

Дивизии, оборонявшие венгерскую столицу, были взяты русскими в плотное кольцо еще под Новый год, в конце декабря 44-го. И вот уже на дворе февраль, и запасы продовольствия давно уже съедены, в том числе и неприкосновенные армейские, и закрома будапештских жителей, и уже все обозные лошади канули в котлах с похлебкой, которая без следа канула в вечно голодных желудках тощих и грязных, завшивевших «защитников последнего оплота Третьего рейха». А немногие оставшиеся в живых ветераны, воевавшие с русскими с 42-го, шепотом и в сердцах уже называли Будапешт «дунайским Сталинградом».

Сверху донесся раскатистый металлический стук пулеметной очереди. Харрингер снова взялся за дело. Трассеры наискось прошили пространство перекрестка, войдя в оконные глазницы дома. Дом как будто проглотил эту порцию раскаленной стали и теперь пытался переварить ее.

Стрельба и разрывы гранат были слышны через улицу. Там, в оставленном доме, шел бой. Похоже, кто-то из стрелков все-таки выжил. Теперь русские обнаружили их и пытались уничтожить. Вдруг в проеме третьего этажа появилась фигура солдата. Он истошно закричал что-то.

Отто не мог ошибиться. Это был Штрехмель. Его отчаянный крик преодолел грохот стрельбы и пространство расстрелянной улицы.

– Поддержите огнем, поддержите…

Не докончив фразы, он исчез в глубине этажа. Стрельба в доме разгорелась с новой силой.

– Харрингер! – высунувшись из проема, крикнул вверх Отто. Тут же несколько пуль со свистом ударились в наполненные битым кирпичом шторы, заставив Хагена нырнуть обратно.