к тому же обладает, если можно так сказать, многополюсностью. Или… Не знаю даже, Ваня, как объяснить тебе это простым языком… Оно, время, имеет множество вариантов будущего. И вначале реализуется несколько этих вариантов, так же как несколько вариантов эскизного проекта, в которых живёт и развивается наша планета, а на ней… На ней люди, их история, жизни, судьбы. На ней существует наша цивилизация… Вся биосфера, в конце концов. — Симон помолчал. — Ты понимаешь, Ваня, весь трагизм положения (я не понимал) в том, что параллельно, то есть одновременно сосуществуют альтернативные миры, но лишь один из них сможет стать прошлым, то есть лишь он имеет право на жизнь. Но какой из миров?!.

Симон не был на себя похож, говорил с болью и тревогой в голосе, да и я поддался его настроению. Меня трясло холодной дрожью от его слов. Что же творится на свете? А он продолжал:

— Алекс тоже оттуда. Из пограничья. Вот он и те, кто осуществляет связь сотрудников института в пятидесятичётырехлетнем промежутке времени, приносят нам вести о передовом будущем… Все мы занимаемся проблемой параллельности миров, но пока что ощутимых результатов не имеем.

— Но может быть, — осторожно предположил я, — нет никаких других вариантов? И потом…

— Нет, Ваня. Аппаратчики и мы встречаем перлей.

— Кто же они, эти перли? Чудовища, черти?

— Какие там чудовища? — вдруг вспылил Симон. — Люди! Обыкновенные люди. Как ты, как я…

— Так чего их бояться? Люди, они и есть люди.

— Конечно, люди… Но и перли! Впрочем, есть перли и… как у вас говорят, не к ночи будут упомянуты, тарсены. И в компании Радича кто-то тарсен, а рядится под перля. Я чувствую, и он или они знают о том, подстерегают…

— Ты-то зачем им?

Симон коротко глянул на меня, словно оценил, надо ли мне раскрывать какую-то очередную тайну ходоков или повременить. По-видимому, решил остановиться на втором варианте.

— Никто не понимает тарсенов… Да и некоторых перлей тоже.

— Они, ты же только что сам сказал, обычные люди, значит, и мыслят и поступают так же как и мы.

— Они тарсены и перли, Ваня. Хотя… — он яжело вздохнул. — Я тоже прой сомневаюсь и в тех, и в друих. То, что они есть, это точно. Но так ли страшны все перли? И могут ли жить среди нас тарсены? И всё-таки…

Слушая его, я стал безнадёжно тупеть. Что-то я недопонимал. Даже если и допустить многообразие миров где-то на границе этого самого будущего времени, в чём я сомневаюсь, то и тогда не понятно отношение между людьми разных путей развития. Наоборот, казалось мне, надо объединить усилия многочисленных клонов потомков, от одних прародителей для решения совместных проектов по улучшению жизни, в научных поисках… А у них возникла проблема вражды. Глупо же, глупо…

— Беда в том, — говорил тем временем Симон, несколько отвечая на возникающие у меня мысли, — что институт наш создан уже где-то за пределом образования параллельности. Поэтому остаётся возможность проследить и изучить лишь только один вариант, доступный нам. А вдруг он побочный?! Наш вариант! Не основной! Страшно, Ваня, оказаться в положении, когда наш мир сам себя изживёт, время наше истает и перестанет существовать. И мы окажемся в ловушке… Нет! В небытии. Вот Камен потому-то из двадцатого века ни шагу…

— То есть, вы тоже можете быть перлями?! — воскликнул я, поражённый догадкой.

Симон вздохнул и после длительной паузы сказал:

— Выходит, что так.

— И перлей же боитесь?

— Перль — представитель параллельного мира. Если ты находишься с ним в соприкосновении или вообще вблизи в тот момент, когда его мир исчезает, то исчезнет и он, увлекая тебя за собой. А тарсены…

— Хватит, Симон, — наконец, сказал я, поднимаясь со скамьи. — Извините, но Вы мне сегодня столько наговорили, что будь я более нервным и любопытным, то свихнулся бы.

Так я выразил своё отношение к услышанному от одного из своих Учителей. Да и что ещё можно было сказать по поводу его откровений? Тоже мне, запуганные потомки!

— Что же получается? Неужели все люди твоего и передового будущего так и живут под страхом исчезновения?

— Что ты, — почти испуганно сказал Симон, — Об этом знаем лишь мы. Остальные… Те живут.

— И правильно делают!

Я начал злиться. Подумать только! Их современники строят, изобретают, любят, летят вперёд на гребне прогресса… А рядом с ними кучка затравленных, знающих всё о прошлом и будущем специалистов, у которых поджилки трясутся: Ах! Как бы чего не вышло!

Не прав я, конечно, был, не прав! И вскоре сам на своей шкуре познал все прелести параллельных миров. Но тогда мне обидно стало за Симона, которого уважал, за Сарыя, которому, как не говори, был обязан многим, за аппаратчиков, ребят не робкого десятка, что работают, рискуя собой, над проблемой времени, за все их страхи и потуги обрести устойчивость в неустойчивом мире.

Впрочем, подтекст этой слезливо-печальной, как мне показалось, исповеди одного из моих наставников был понятен, хотя, возможно, Симон и не думал меня разжалобить и чего-то добиться. Тем не менее, становилось ясно, что мне надо поискать гипотетические варианты существования перлей вместе с тарсенами и, или отбросить версию их существовании, или подтвердить. И тогда… Что тогда? Бояться вместе с ними, даже, несмотря на то, что моим современникам ничто не угрожает? Или, и вправду, вдруг очутиться во вневременьи изживающего себя или не выдержавшего конкуренции альтернативного мира?

Не-е-ет! Всё это выше моего понимания…

— Я посмотрю… — пообещал я и тут же раскаялся, потому что делать сейчас этого не хотелось. Потому добавил скороговоркой: — Только не сегодня!

Симон вскинул на меня удивлённый взгляд.

— Что ты посмотришь?

Теперь я удивился.

— Посмотрю, есть ли эти перли и тарсены на самом деле.

— А-а… Они есть. Но почему ты хочешь на них посмотреть?

— Не хочу я ничего, — нелюбезно отозвался я и, скрашивая свою грубость, добавил: — Давайте займёмся доном Севильяком, а?

— Может быть, и займёмся, — неопределённо пообещал он. — Пора нам возвращаться.

В душе моей от разговора с Симоном осталась неустроенность и настороженность.

Становясь на дорогу времени в будущем, я уповал на Симона.

Было отчего.

В тумане, который должен был меня окутать, я боялся потерять направление. А это задержка совершенно ненужная: так мне в тот раз не терпелось быстрее попасть домой. В наш тихий двадцатый век, где время течёт плавно, девушки самые красивые и понятливые, а всё, что меня там окружает — целесообразно и привычно.

Однако после перехода очутился я на обширном плато, изрезанном, как сетью морщин,