за мрамор для гробницы папы Юлия, который я перевозил сюда, чтобы служить [делу] папы Юлия в Риме, что составит расход более чем в пятьсот дукатов. Я не ставлю ему [папе Льву X] в счет также и деревянную модель названного фасада, которую я послал ему в Рим. Не ставлю ему также в счет тот трехгодичный срок, который я на это потратил. Не ставлю ему в счет, что я разорился из-за этой работы для Сан-Лоренцо. Не ставлю ему в счет тот величайший позор, что был им выписан сюда для выполнения названной работы и что он после этого у меня ее отнял, и до сих пор не знаю почему. Не ставлю ему в счет моего дома в Риме, который я оставил и который, считая мрамор, имущество и готовые работы, пострадал более чем на пятьсот дукатов. Если не ставить ему в счет вышеназванные вещи, у меня из двух тысяч трехсот дукатов не остается на руках ничего, кроме пятисот дукатов.

Теперь мы договорились: папа Лев берет себе выполненное дорожное строительство вместе с названным уже добытым мрамором, я же – те деньги, которые остаются у меня на руках, и то, что я остаюсь свободным. И мне советуют заказать черновик папской грамоты [breve] и что папа ее подпишет.

Теперь вам понятно, как обстоит все это дело. Прошу вас, составьте мне черновик этой грамоты, и прошу вас упомянуть деньги, полученные мною за названный фасад Сан-Лоренцо так, чтобы никогда не могли от меня их потребовать. А еще упомяните, что взамен тех денег, которые я получил, папа Лев берет на себя вышеназванное дорожное строительство, мрамор, инвентарь…»[308].

Вместо работы над фасадом Сан-Лоренцо кардинал Джулио Медичи поручил Микеланджело работу над зданием Новой сакристии Сан-Лоренцо (также называемой капеллой Медичи), стоимость которой оценивалась в 50 000 дукатов. В капелле должен был располагаться мемориальный комплекс Медичи, создание которого папа и кардинал инициировали после смерти в 1519 г. своего племянника Лоренцо, который некоторое время был герцогом Урбино. Внутри капеллы предполагалось соорудить мраморные гробницы для останков Лоренцо Великолепного, его младшего брата Джулиано (отца Джулио Медичи), Джулиано, герцога Немурского (сына Лоренцо Великолепного) и Лоренцо, герцога Урбинского (сына Пьеро Медичи)[309].

Работа над ними стартовала вскоре после того, как Джулио Медичи избрали папой под именем Климент VII. В начале 1524 г. Микеланджело обратился к нему с письмом, попросив проявить к нему доверие, не ставить над ним людей, которые главенствовали бы в его ремесле, предоставив ему свободу действий. Когда в апреле 1527 г. представители семьи Медичи были вторично изгнаны из Флоренции в результате восстания, последовавшего за вторжением в Среднюю Италию войск Карла V, работа приостановилась. При новом республиканском правительстве у Микеланджело появились новые обязанности: его назначили генеральным инспектором фортификационных сооружений и членом военной коллегии, поручив укрепление обороноспособности города. Когда на этой почве у Микеланджело возникли трения с членами Синьории, он использовал служебное положение, чтобы тайно покинуть Флоренцию, которая в конце 1529 г. была осаждена войсками Карла V, заключившего союз с Климентом VII. Сначала он отправился в Феррару, где был принят герцогом Альфонсо I д’Эсте, который, подобно своей сестре Изабелле Мантуанской, был покровителем изящных искусств, а затем в Венецию, где разработал проект моста Риальто по заказу дожа Андреа Гритти, и откуда собрался поехать во Францию. За побег Микеланджело был объявлен вне закона, но вскоре амнистирован и вернулся назад. После капитуляции Флоренции перед императорскими войсками в 1530 г. он был вынужден скрываться, пока не получил прощение Климента VII в обмен на возобновление работы над мемориалом в капелле Медичи, к которой еще в 1524 г. прибавилась работа над зданием библиотеки Медичи, известной под названием Лауренциана.

Этими проектами Микеланджело лично занимался до 1534 г. Гробницу старших Медичи, расположенную напротив алтаря капеллы, где они были перезахоронены в 1559 г., украшает сделанная им статуя Мадонны с младенцем[310], а также статуи святых Козьмы и Дамиана, которые были изготовлены соответственно Рафаэлем да Монтелупо и Джованни Аньоло да Монтросоли. Гробницу герцога Урбинского, расположенную у западной стены, – аллегорическая композиция «Утро» и «Вечер» (Aurora e Crepuscolo); гробницу герцога Немурского, расположенную у восточной стены, – «День» и «Ночь» (Giorno e Notte).

«Статуи эти отличаются великолепнейшей формой их поз и искусной проработкой их мышц, и если бы погибло все искусство, они одни могли бы вернуть ему его первоначальный блеск», – писал Вазари, добавлявший, что там же находились статуи двух герцогов, закованных в латы: – «Один из них – задумчивый герцог Лоренцо, олицетворяющий собою мудрость, с ногами настолько прекрасными, что лучше не увидишь; другой же – герцог Джулиано, такой гордый, с такими божественными головой и шеей, глазницами, очертанием носа, разрезом уст и волосами, а также кистями, руками, коленами и ступнями, – одним словом, все там сделанное им и еще недоделанное таково, что никогда очей не утолит и не насытит. Кто же присмотрится к красоте поножей и лат, поистине сочтет их созданными не на земле, а на небе. Но что же сказать мне об Авроре – нагой женщине, способной изгнать уныние из любой души и выбить резец из рук самой Скульптуры: по ее движениям можно понять, как она, еще сонная, пытается подняться, сбросить с себя перину, ибо кажется, что, пробудившись, она увидела великого герцога уже смежившим свои очи; вот почему она с такой горечью и ворочается, печалясь в изначальной красе в знак своей великой печали. А что же смогу я сказать о Ночи, статуе не то что редкостной, но и единственной? Кто и когда, в каком веке видел когда-либо статуи древние или новые, созданные с подобным искусством? Перед нами не только спокойствие спящей, но и печаль и уныние того, кто потерял нечто почитаемое и великое. И веришь, что эта Ночь затмевает всех, когда-либо помышлявших в скульптуре и в рисунке, не говорю уже о том, чтобы его превзойти, но хотя бы с ним сравниться. В ее фигуре ощутимо то оцепенение, какое видишь в спящих»[311].

Этой работе мешали препирательства с Франческо Марией делла Ровере по поводу гробницы Юлия II. В конце 1523 г. в одном из писем своему представителю в Риме Джованни Франческо Фаттуччи, канонику собора Санта Мария дель Фьоре, Микеланджело изложил свое видение конфликта. «…Когда я находился в Риме при названном папе Юлии и когда он заказал мне свою гробницу, на которую уходило на тысячу дукатов одного мрамора, он приказал мне их уплатить и послал меня за мрамором в Каррару, где я пробыл почти восемь месяцев, отдавал