V Маргарите и получил от тестя титул герцога Флоренции (1532). Биографы сообщают, что Микеланджело опасался Алессандро, которого не считал своим другом, и отказался выполнять его распоряжение о строительстве крепости[316]. В январе 1537 г. Алессандро, снискавший репутацию тирана, был убит своим родственником Лоренцо, которого за это деяние стали сравнивать с Брутом. Я. Буркхардт писал, что мысли подобного рода были и у изваявшего бюст Брута Микеланджело[317]. Этот бюст, находящийся в Национальном музее Барджелло и датируемый 1539–1540 гг., был сделан им по просьбе друзей-республиканцев – Донато Джаннотти и Никколо Ридольфи.

Предлог, чтобы уехать из Флоренции, представился после того как в сентябре 1533 г. Климент VII поручил Микеланджело написать на алтарной стене Сикстинской капеллы фреску с изображением Страшного Суда, но через год скончался. Кардинал Алессандро Фарнезе, избранный папой под именем Павел III (1534–1549), поддержал проект предшественника, пригласив Микеланджело, который окончательно покинул Флоренцию в конце сентября 1534 г., к себе на службу. Микеланджело пытался отказаться от этого предложения, сказав, что не может его принять до завершения гробницы Юлия II по договору с герцогом Урбино, но Павел III заявил: «“Я ждал этого тридцать лет, и теперь, когда я стал папой, я от этого не откажусь, договор я разорву, так как хочу, чтобы ты мне служил во что бы то ни стало”. В один прекрасный день, – продолжает Вазари, – Павел III явился к нему в сопровождении десяти кардиналов на дом, где пожелал увидеть все статуи и гробницы Юлия, каковые показались ему чудесными, и в особенности Моисей, одной фигуры которого, по словам кардинала мантуанского (Эрколе Гонзаги. – Д.Б.), было достаточно для прославления папы Юлия. Увидев же картоны и рисунки, заготовленные им для стен капеллы, папа признал их изумительными и снова начал настоятельно просить его поступить к нему на службу, обещая уговорить урбинского герцога удовольствоваться тремя статуями, с тем чтобы остальные были выполнены по его моделям другими превосходными мастерами. После этого Его Святейшество договорился с посланцами герцога, и был заключен новый договор, утвержденный герцогом, а Микеланджело обязался немедленно оплатить три статуи и строительство самой гробницы, для чего положил в банк Строцци одну тысячу пятьсот восемьдесят дукатов, которыми тот мог распоряжаться, чем, как ему казалось, он снял с себя обязательства по делу, столь затянувшемуся и неприятному»[318].

По распоряжению Павла III работы над гробницей Юлия II были приостановлены в ноябре 1536 г. Новый договор с Джеронимо Тиранно, представителем герцога Гвидобальдо II, был заключен в конце августа 1542 г. Подписание и ратификация этого соглашения не обошлись без трудностей, о чем Микеланджело сообщил 24 октября 1542 г. в письме неизвестному прелату – как полагают, епископу Сенигалии Марко Виджерио. «Ваша Милость посылает мне сказать, чтобы я занимался живописью и ни в чем не сомневался. Я отвечаю, что картины пишут головой, а не руками; и тот, кто потерял голову, только позорится. Поэтому, пока дело мое не наладится, я ничего путного не сделаю. Подтверждение последнего соглашения так и не приходит. В силу же другого, заключенного в присутствии Климента, меня каждый день побивают камнями, словно я распял Христа. Я заявляю, что не знал, будто названное соглашение было прочитано в присутствии папы Климента в том виде, в каком я впоследствии получил с него копию. Дело в том, что в тот самый день, когда Климент послал меня во Флоренцию, посол Джанмария да Модена был у нотариуса и заставил его составить соглашение по-своему. Так что, когда я вернулся и его затребовал, я нашел в нем тысячу дукатов лишних против тех, что оставались, нашел упоминание дома, где я живу, и некоторые другие загвоздки на мою погибель. Утверждаю, что Климент их не потерпел бы. И брат Себастьяно [дель Пьомбо] может быть тому свидетелем, что он хотел, чтобы я довел это до сведения папы и чтобы нотариус был повешен. Я этого не захотел, поскольку не был обязан делать то, что не мог бы сделать, будучи предоставлен самому себе. Клянусь, что с моего ведома никогда не получал тех денег, которые упоминаются в названном соглашении и о которых говорил Джанмария, полагавший, что я их получил. Однако допустим, что я их получил, раз я в этом признался, и что я не могу нарушить соглашения. Допустим, что я получил и другие деньги, если таковые там окажутся. И пусть сведут это все воедино и посмотрят то, что я сделал для папы Юлия в Болонье, во Флоренции и в Риме – из бронзы, из мрамора и в живописи – за все время, что я состоял при нем в бытность его папой. И пусть посмотрят, что я заслуживаю. Я заявляю с чистой совестью, что, если принять во внимание жалованье, выплачиваемое мне папой Павлом, мне остается получить от наследников папы Юлия пять тысяч скуди. Я заявляю также и нижеследующее: если я получил такое вознаграждение за свои труды от папы Юлия, то это моя вина, если я не сумел с этим распорядиться, ибо, не будь того, что мне дал папа Павел, я умирал бы ныне от голода. Если же верить этим послам, можно подумать, что я разбогател и что я ограбил алтарь. И они поднимают по этому поводу великий шум; я сумел бы найти способ заставить их замолчать, но я к этому непригоден. Джанмария, бывший послом во времена старого герцога [Урбинского], после того, как было заключено названное соглашение в присутствии Климента и когда я вернулся из Флоренции и начал работать для гробницы Юлия, сказал мне, чтобы я, если хочу доставить великое удовольствие герцогу, уходил себе к богу, так как ему нет дела до гробницы, но что ему по-настоящему неприятна моя служба у папы Павла. Тогда я понял, зачем он включил в соглашение упоминание о доме – чтобы заставить меня покинуть дом и самому в него проникнуть в силу этой оговорки. Таким образом, очевидно, к чему они клонят, позоря своих врагов и их хозяев. Тот, кто явился теперь, доискивался прежде всего того, что у меня есть во Флоренции, желая якобы посмотреть, в каком состоянии находится гробница. Я вижу, что потерял всю свою молодость, привязанный в этой гробнице, и работал над ней сколько мог при папах Льве и Клименте, несмотря на запрет. Слишком большая, непризнанная верность меня погубила. Такова моя судьба! Я вижу, как многие с жалованьем в две, а то и в три тысячи скуди валяются в постели, а я с величайшим трудом умудряюсь только беднеть».

Не меньший интерес представляет пространный постскриптум, в котором