Между нами едва ли было пятьдесят метров. Мы поднялись и выстрелили в третий раз…

Когда я стрелял, слышал, как над головой моей, прошивая воздух, свистят пули. Оставшийся в живых пулеметчик патронов не жалел. Неожиданная смена планов вывела его из равновесия, и он уже добрых пять секунд стрелял, не снимая пальца со спускового крючка.

Мой это был выстрел или Мазурина — неважно. Но пуля пробила металлическую бляху на его груди — я слышал этот тугой, глухой удар, и мотоциклист дернулся так, что с головы его слетела каска.

Два мотоцикла, круто развернувшись, стали уходить обратно в лощину. Первый укатил туда давно — помирать или от страха, в бою он не участвовал…

— Куда они ехали? — загремел Мазурин над моим ухом.

— Теперь уже не узнать.

Следовало торопиться. Я вставил в винтовку новую обойму, то же самое сделал и чекист. Пробегая, я наклонился и поднял каску. Тяжелый шлем с ремешком, со спущенным вниз бортиком для защиты ушей. Немцы верны традиции. Я помню такие шлемы, привозимые в качестве трофеев с фронта. Время немного меняет формы и стили, но не в силах изменить традиции. При внимательном рассмотрении я понимал, что форма изменилась, но не изменилась суть.

— Выбрось эту гадость!

Иногда Мазурин бывает обескураживающе прав. Я размахнулся, чтобы зашвырнуть каску в канаву, как вдруг снова раздался этот звук…

Услышав его, я надел шлем на голову и завел ремешок за подбородок. Из рощи в пятистах метрах позади нас вылетали на дорогу мотоциклы. Были ли те три разведкой, пущенной вперед для проформы, ради соблюдения законов тактики, или же это были мотоциклы из другой гитлеровской части, да только я уже сообразил, что они, вернувшись, сообщили о случившемся. Маневры мотоциклов не оставляли сомнений — они торопились. И огонь открыли издали, не скрывая своих намерений. Нас они не видели. Немцы просто методично чесали пространство перед собой и палили без остановки. При такой плотности огня говорить о нашем перемещении было несусветной глупостью.

— Что теперь прикажете делать, доктор? — Мазурин решительно вбил патрон затвором в ствол и замер в ожидании.

— В рожь.

— С ума сошел? — запротестовал он. — В лесу мы хотя бы избавлены от мотоциклов!

— Нам будет легче, если двадцать человек спешатся? Кто быстрее сейчас бегает, немцы или мы?

— Но — рожь?!

— Делайте, что вам велят! — рыкнул я и, пригнувшись, бросился в хлеб…

Первые два мотоцикла промчались мимо нас, не заметив. Следующий, притормозив, круто взял вправо и стал приближаться. Кажется, сидящих на нем немцев заинтересовали темные пятна среди колосьев.

Подняв голову, я прокричал им:

— Они в лесу! Их двое!

Развернувшись на девяносто градусов, сидящий за рулем немец выкрутил рукоятку газа до отказа. Нас обсыпало сухой землей.

— Эта каска вам идет, Касардин.

Я поставил винтовку вертикально и поднял голову над колосьями так, чтобы проезжающим мимо были хорошо видны атрибуты немецкого солдата.

Девять или десять мотоциклов промчались мимо, и в этот момент Мазурин, горя желанием убедиться, что опасность миновала, поднял над хлебами свою голову…

Последний из мотоциклов, уже почти проскочив, стал разворачиваться…

— Идиот, — похвалил я чекиста.

С колена он прицелился и выстрелил.

Отброшенный ударной силой патрона назад, немец выпустил руль из рук и распластался на сиденье. Мотоцикл, начиная выписывать кренделя, стал заваливаться набок…

Сидящий в люльке уже не думал о пулемете. Держась обеими руками за борта коляски, он был полностью предан воле безумного мотоцикла. Сошки «МГ» соскользнули, и пулемет, грохнув о люльку, свалился на землю.

И наконец случилось то, чего я так ждал. Руль вывернулся, и мотоцикл, натолкнувшись на внезапно остановившееся колесо, перевернулся. В момент падения убитый чекистом фашист упал на бок, второй, живой, сделал попытку выскочить. Выбраться из люльки ему удалось, но не повезло в другом, — зацепившись ногой за крыло колеса, он упал на землю. Попытался встать, но перевернувшийся мотоцикл ударил его по спине и придавил.

Я знаю, случись такое при других обстоятельствах, все закончилось бы для него испугом и ушибами. Он без труда выбрался бы из-под придавившего его короба. Но не сейчас. Нож Мазурина вошел ему в спину под левую лопатку…

Услышав стрельбу, проскочившие вперед мотоциклисты стали разворачиваться…

— Поднимайте его, черт возьми! — кричал я, переворачивая люльку.

Кряхтя и обливаясь потом, чекист, держа «БМВ» за руль, как Тесей Минотавра за рога, рычал и морщился.

По нас стреляли. В какой-то момент я услышал толчок. И Мазурин подался вперед.

— Вас возбуждает вид моей спины? — закричал я ему, повернув голову.

— Мне плевать на вашу задницу, Касардин! — был ответ. — Я беспокоюсь за свою!.. Пуля вошла в сиденье сзади…

Удара впереди я не услышал. Значит, она застряла где-то между Мазуриным и бензобаком.

— Стрелять можете?

— Из винтовки? — раздалось за моей спиной. — Если вам будет от этого легче, извольте!

Я чувствовал, как чекист развернулся. Грохнул выстрел. Чекист повернулся. Звук выбрасывающего гильзу затвора.

Один выстрел в ответ на сто. Действительно, легче мне не стало.

Мы мчались на север. Ехать назад было глупо. Вперед — еще глупее. Где-то внутри меня жила надежда, что этот маршрут — на восток, навстречу солнцу — наша единственная надежда. Уводя же за собой немцев, мы лишали себя возможности спастись…

Вечно так продолжаться не могло. На мотоцикле я езжу отменно. У моего папы был точно такой же «БМВ», правда, годами двумя старее. Что-то из первых выпусков. Я ездил на нем и вызывал жуткий восторг девочек и ненависть мальчиков. Мой «R-32» возил на себе первых и дразнил последних. Этот «R-17» был легче в управлении. Я перед войной слышал, что один из конструкторов установил гидравлику на передней вилке. И сейчас я мог проверить ее действие на себе. Мотоцикл не так сильно клевал носом в ямах, и руль уже не вылетал из рук.

Ирония судьбы. Что с нами делает время. В свои девятнадцать я возил сзади девчонок. Сейчас я катаю сзади сотрудника НКВД.

Пока преследователь себя не обнаружил, он имеет превосходство над беглецом. Но как только преследователь попадает в поле зрения беглеца, они меняются местами. Я убегал от смерти сломя голову. Немцы меня преследовали, опасаясь вместе с тем получить одну из случайных дурных пуль, которые с охоткой пускал нам за спину Мазурин. Но при такой плотности огня нечего было и думать о том, что погоня может продолжаться вечно.

Но я не думал о вечности, я мчал на север здесь и сейчас. Вечность мне не нужна. Я хотел остаться в живых только пять-десять последующих минут. Все, что было за пределами этих шестисот секунд, меня волновало мало, ибо уйдем мы от погони или она нас накроет, решалось только в этот короткий промежуток.