Кажется, знаю, что сейчас будет, и, кажется, даже не намерена возражать. Чёрт, наверное, даже точно понимала, что произойдёт, когда шла сюда по трапу. Почему? Интересный вопрос. Может, даже за прошедшие годы я не растеряла способности «чувствовать Германа». Видеть его настроение и понимать, каким будет следующий шаг. А, может, это просто искры, которые осыпаются вокруг нас каждый раз, как мы соприкасаемся.

— Варя, — Герман наклоняет голову и губами касается моей щеки. — Варя?

След от короткого поцелуя горячий и горит, как от удара хлыста.

Что это? Вопрос? Просьба? Разрешение? Навряд ли мой ответ так важен сейчас. Потому что время откатывается назад. Мы будто снова в полумраке той квартиры в Рио, где наши взгляды ведут свой собственный диалог. Я могла бы как-то возразить, могла бы оттолкнуть его с холодным «что вы делаете?», возвращая нас в рамки делового этикета, но мне этого не хочется, да и Герман не позволит. Ведь он всегда получает желаемое. Всегда.

Начинаю дрожать уже совсем не от холода, но Островский лишь крепче прижимает меня к себе, проводя руками по спине под пледом, желая и согреть, и перехватить меня получше, будто бы я собираюсь вырываться.

Я обезоружена и податлива, и когда его губы накрывают мой рот, прерывая короткий всхлип на середине, коленки подгибаются. По телу проносится практически болезненная волна желания. И воспоминаний… сметающих все остальные эмоции и чувства на своём пути.

Герман быстро берёт инициативу на себя. Терзает и мучает ритмичными толчками языка, показывая, чего он на самом деле хочет, предлагает себя. Ведёт, позволяя мне лишь следовать за собой. И я следую. Ныряю с головой. Думая, что уж несколько секунд слабости я заслужила.

Боже, как давно это было. Мои пальцы, зарывающиеся в мягкие волосы на его затылке. Его вкус, его запах, его нежные ласки, которые я помню даже через много лет. Сладость его рта и дурманящая горечь.

Наши губы живут своей жизнью, двигаясь в унисон, подстраиваясь друг под друга. Это снова мы и не мы одновременно.

Всё прерывается также резко, как и началось. Даже не понимаю, кто отстраняется первым. Нас покачивает на особо сильной волне, когда кораблик выходит в акватории Невы, и приходится схватиться за поручень при развороте.

Качаю головой, прогоняя вязкий туман, и отхожу от Германа на пару шагов. Тот уже стоит, заложив руки в карманы, и посматривает на меня насторожено.

— Что ты себе позволяешь? — ничего умнее у меня не находится.

— А зачем ты мне позволила?

Не только позволила, но ещё и с энтузиазмом ответила. Так что вопрос логичный, я же его не оттолкнула. А теперь пытаюсь читать высокопарные нотации.

— Это неважно, — бросаю я, — и это ничего не меняет.

— Как знать, — тянет Герман, и мне почему-то становится страшно от его заявлений.

Потому что я не понимаю, что важно и хочу ли я что-то менять. Могу ли я это себе позволить? Герман и так порядком встряхнул мою жизнь, и уже не раз. В действительности, я боюсь, что из очередной катастрофы я просто не выберусь невредимой.

— Варя, — зовёт он меня.

Я моргаю и смотрю на его протянутую руку. Герман будто предлагает сделать выбор. Прямо сейчас. Довериться ему. Только я знаю, чем закончится этот вечер, если я приму его руку. А вот что будет на утро — это вопрос. Возможно, пустая постель и молчание, как в наш последний раз. Возможно… я отрицательно качаю головой.

— Я сойду у Петропавловки.

Его протянутая рука опускается, а плечи слегка поникают. Или мне показалось?

— Если хочешь, — коротко отвечает он и отворачивается, словно я ему больше не интересна.

А я ни черта не знаю. Но когда корабль швартуется, сбегаю. Потому что однажды я уже с этим мужчиной рискнула. И что-то вышло? Ничего… Тогда ведь мне даже казалось, что я его знаю. Сейчас же вижу, что не знаю о нём совершенно ничего. Об этом новом вернувшимся из небытия Германе.

Мы не можем начать с того, на чём закончили. И нового пути для нас пока нет.

Меня одолевают сотни беспокойных мыслей, пока я еду до дома в такси, пока брожу по тёмной квартире, залезаю в душ и пытаюсь там окончательно отогреться. Когда же стою с чашкой чая у окна комнаты и смотрю на полуголые деревья парка и улицу, замечаю мужскую фигуру в теневой зоне между зажжённых фонарей. Силуэт такой знакомый, что я невольно задерживаю дыхание, чувствуя и страх, и трепет, и ожидание.

— Герман, — невольно вырывается у меня, когда я поддаюсь вперёд, а потом испуганно отпрыгиваю от окна.

На фоне освещённой комнаты, я беззащитна и как на ладони.

Стоит мне отвернуться, чтобы поставить кружку на стол и подкрутить свет на минимум, тень исчезает, и я даже не понимаю: привиделось ли мне это.

Всё-таки жду, когда дверной звонок оживёт, но ничего не происходит. Возможно, всё к лучшему. Потому что мне отчасти страшно представить, как бы я поступила, если бы он пришёл.

Надо ли говорить, что в эту ночь я почти не спала. Кажется, Герман, как и раньше, становится причиной моих многочисленных бессонниц. Утром приходится влить в себя литр кофе, не меньше, и отправиться в офис. Где, наверняка, меня уже поджидает возмутитель моего спокойствия.

До головной боли меня мучает один вопрос: чтобы было, если бы я не оттолкнула Германа? Приняла его руку? Как там говорят: лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть? Только ли сработает эта формула в отношении Островского? Уж слишком больно он мне сделал в прошлом.

Бизнес-центр только просыпается, а на нашем этаже привычная беготня. Хорошо хоть завалы коробок разгребли — растащили по архивам и пока что пустующим кабинетам. Интересно, что будет, когда Герману, наконец, удастся полностью укомплектовать штат и взять в аренду второй этаж? Как быстро это случится? Да и случится ли вообще? Если верить словам Возова, Островский фирму, в конце концов, продаст. И что тогда? Я его больше никогда не увижу?

Почему-то от этой мысли внутри всё неприятно сжимается, а моё внутреннее «я» отрицательно мотает головой. Нет. Такой вариант развития событий меня совсем не устраивает. Потрясённая я понимаю, что хочу видеть Германа рядом как можно чаще. Я буду тосковать по нему, если он опять исчезнет из моей жизни.

И думать об упущенных возможностях, — поддакивает внутренний голос.

Но как я могу протянуть ему руку в ответ, если он так сильно обидел меня? Это он должен прийти с объяснениями. Ничего не выйдет, если мы не поговорим о прошлом. И тут — инициатива за ним.

Сама хороша, — внутри меня опять какое-то презрительное фырканье, этот мысленный диалог с самой собой немного утомляет, — ты ведь тоже его обидела.

— Так они и ходили… обиженные на весь белый свет, — бормочу я, распахивая дверь в директорский офис.