Как он воспримет мой союз с Гольдманом? Как мое предательство?

Когда я думала об этом, мои щеки начинали пылать.

Да, предательство.

Но разве он сам не предал меня, когда ни слова не сказал о том, как так могло произойти, что он столько лет где-то проживал, в то время как я оплакивала его смерть? Напустил туману, заморочил мне голову, а потом и вовсе исчез, отдав меня на растерзание каким-то странным людям?

Да я в Неаполе могла сто раз умереть!

Хотя бы намекнул, что происходит! Твердил только одно: мол, уезжай поскорее. Ну вот я и уехала. И как мне теперь жить дальше? Продолжать изображать из себя вдову?

Ладно еще мои чувства, все это еще можно как-то пережить и даже забыть, вернувшись к своему прежнему образу жизни.

Другими словами, я-то осталась после всего пережитого живой! Но Алик! Он-то как оказался замешанным в этой мясорубке?

Если Алекс знал что-то такое, что могло навредить нам с Аликом, почему не предупредил его? Ведь все эти «товарищи-агенты», что так заботились о моем выдворении из Италии, наверняка следили и за ним! Алекс мог предупредить их, чтобы они охраняли его друга. Но Алика убили…

Мысли приобрели и вовсе уж траурный оттенок — вернувшись в Москву, мне надо было начать действовать, заняться похоронами! И как его подруге и как наследнице!

Так может, и сейчас Алик, даже мертвый, поможет мне, подумала я.

К примеру, воспользуюсь его похоронами (я признавала градус циничности моего плана), чтобы привлечь к ним Гольдмана?

Хотела бы я вызвать в нем жалость? Несомненно.

Тема брака изначально казалась мне сомнительной, и я долго думала, нужен ли он мне как прикрытие, как способ заставить всех, кого я растревожила своим приездом в Неаполь, оставить меня в покое. Но все разрешилось само собой — поздно вечером, едва я проводила Ладу, Миша сам появился на пороге моего дома. Совпадение? Да кто ж знает?

Возможно, он приезжал сюда каждый вечер в надежде застать меня дома.

— Глазам не верю!

Он просто пожирал меня глазами, как человек, всю жизнь положивший на поиски своей исчезнувшей возлюбленной. И столько радости было в его взгляде, что я, конечно, не могла не впустить его.

— Привет, Миша.

— Убью тебя, Зойка! — Он бросился ко мне и крепко сжал в своих объятиях. — Разве так можно? Где ты была? Хотя, не говори, я и так знаю — в Италии прохлаждалась. Мне твоя соседка сказала. Вернее, она предположила. Кстати говоря, она тоже на тебя в обиде, что ты не предупредила ее.

— Да что такого особенного произошло? — Я углублялась в дом, чувствуя на своем затылке дыхание Миши. Он разве что на пятки мне не наступал. — Подумаешь, отправилась отдохнуть. Просто вы все привыкли, что я всегда дома, что веду затворнический образ жизни.

В гостиной мы расположились в креслах друг напротив друга.

Миша загорел!

— В Крым летал, на три дня. У меня друг там купил квартиру, приглашал меня на новоселье. Знаешь, там чудесно…

— В Италии тоже было хорошо. Правда, я совсем не загорела.

— Неужели дожди?

— Да нет, погода была чудесная. Просто как-то не решилась… Я же была одна…

Я посмотрела ему в глаза. Думаю, если бы я не произнесла это, он сам бы меня спросил, с кем это я отправилась на отдых. Кажется, он успокоился.

— Одна… Да… Понимаю.

— Да ничего ты не понимаешь! Я плохо плаваю, вот и подумала, что вдруг меня волной накроет, и я утону. А на пляже никого, я же одна, — снова повторила я. — Да и как вещи оставить на берегу, вдруг украдут.

— Она издевается надо мной! — нервно замотал головой Гольдман. — А меня-то чего не пригласила?

— Вообще-то, это мужчина должен приглашать… К тому же ты человек занятой, у тебя клиника, работа, пациенты, коллектив…

— Ладно-ладно, я понял…

— К тому же, — перебила я его, — ты же мне дал месяц на раздумье, вот я и решила побыть одна, все хорошенько взвесить.

Вот тут он улыбнулся. Искренне, с облегчением, словно заранее зная мой ответ.

— И что, приняла решение?

— Не то чтобы приняла…

— Зойка, хватит! Я же вижу, что ты приняла решение!

Он подсел на ковер возле моих ног, положил свою голову мне на колени, я машинально провела ладонью по его волосам.

— Скажи — «да».

Мне казалось, что я внешне никак не выдала своего настроения и уж тем более согласия на брак. Я не особенно-то и улыбалась. Но он просто прочувствовал мое настроение, словно все мои мысли о нем, вернее, их обрывки, еще летали в воздухе.

Говорят же, что мысль — материальна.

Возможно, что и чувства — тоже.

— Я бы согласилась выйти за тебя замуж, но при одном условии.

— Хочешь, чтобы я жил здесь, за городом, с тобой?

Вероятно, этот вариант нашего совместного проживания беспокоил его больше всего, и именно этого он не хотел и боялся, что я его предложу.

— Нет, я же понимаю, что ты работаешь и что для тебя это не очень удобно в географическом плане…

— Но тогда что?

— Я не знаю, как тебе сказать… — В моей голове еще не успело сформироваться и сложиться в мягкие фразы основное условие нашего предполагаемого брака, как я выпалила: — Я не смогу спать с тобой, Миша.

Я ожидала какой-то пусть не бурной, но хотя бы яркой, выразительной реакции на мои слова и была очень удивлена, когда Миша просто отмахнулся от моих слов, пробормотав что-то вроде «да ерунда все это».

Что он хотел сказать? Что для него это обстоятельство не играет роли? Или что он мне не поверил, мол, все женщины так говорят (ломаются), а потом соглашаются. Или же просто Миша Гольдман, бабник и уверенный в себе мужчина, был убежден в том, что рано или поздно я сама буду не против исполнения супружеского долга, и что он готов подождать?

— Мы будем спать в разных комнатах, — не сдавалась я.

— Да хоть сто порций! — расхохотался он.

— Тебе что, все равно? А зачем же ты тогда женишься на мне? — не выдержала я.

— Да я же просто люблю тебя, как ты не понимаешь?! Да я готов спать где угодно, хоть на кухне, лишь бы только знать, что ты где-то рядом, за стенкой, что я всегда могу увидеть тебя, услышать твой голос, поговорить с тобой…

Да, он умел говорить с женщинами, знал, что они хотели от него услышать. Взрослый, опытный мужчина.

— Миша, зачем я тебе, ну скажи, прошу тебя… — я и сама не ожидая от себя такой нежности, несколько раз провела ладонью по его голове, лбу, шее.

Он продолжал сидеть возле моих ног, я предположила, что он закрыл глаза и теперь разве что не мурлыкал, как кот, которому почесали за ушком.