— Va tutto bene?[4]

Блондин сделал ему знак рукой, мол, все нормально, парень. И мы вышли на улицу.

Вот только там, на свежем воздухе, я почувствовала, что замерзаю.

На мне были пышная шелковая короткая юбка и кружевная блузка на пуговицах. Тоненькие каблучки цокали по каменным плитам площадки перед входом в отель.

Я открыла было уже рот, чтобы возмутиться тем, что мне позволили вот так мерзнуть, что я могу подхватить воспаление легких, но не успела это сделать — из темноты гигантским черным жуком выползла длинная черная машина, захлопали дверцы, появились какие-то люди в темных костюмах, оттеснили моих следователей, и между ними произошел какой-то довольно-таки резкий и короткий разговор, в результате которого блондин со своим «серым» приятелем сели в свою машину, в которой, как я увидела позже, уже сидел водитель, и уехали, оставив меня одну!

Одну в компании незнакомых мне мужиков, один вид которых наводил ужас.

Один из них отделился от группы, подошел ко мне, и я успела разглядеть его лицо. Бледное, с благородными чертами. Ну прямо аристократ, разве что ручку мне не целует.

— Госпожа Валентинова, вы завтра должны улететь на том самом рейсе, на который у вас куплен билет. Это важно.

— Да что вы говорите? — проворчала я, у меня от холода и страха зуб на зуб не попадал. — А я-то думала, что останусь здесь навсегда.

А мысль заработала: так, они знают, когда я лечу, значит, могут знать и многое другое. Если не все, но, во всяком случае, чуть больше московских нерешительных следователей.

— Знаете что, господа, — блеяла я, обнимая себя за холодные плечи, — я вот нисколько не удивлюсь, если сейчас из темноты, вон из-за той ивы, выползет еще одна машина и оттуда вывалятся агенты ЦРУ или Интерпола, а почему бы и нет? Или представители сицилийской мафии, с автоматами наперевес и устроят здесь настоящую пальбу!

У меня начиналась истерика, я боялась уже саму себя!!!

— Садитесь в машину, — сказал мужчина, предлагая мне свою руку, на которую я могла бы опереться.

Я так уже устала и мне так хотелось какой-то определенности, но главное, попасть в место, где я могла бы выспаться, что я подошла к нему и позволила усадить себя на переднее сиденье рядом с водителем.

Вот честное слово, я бы в ту ночь не удивилась, если бы водителем оказался Нино. Или Алекс. В моей голове был настоящий хаос. Да и голова-то кружилась.

Остальные мужчины заняли свои места на заднем сиденье. Они ничего не говорили. В машине пахло мужским парфюмом, сигаретами, мылом почему-то.

Машина тронулась с места, выехала со двора и покатилась по темным узким улочкам города. В некоторых окнах горел свет, но не яркий, а какой-то тусклый, красный, желтый или розовый, как бывает, когда лампа под плотным цветным абажуром. Быть может, кто-то боится спать в темноте, ребенок или одинокая женщина. Или же кто-то мается от бессонницы и сидит на кухне, курит сигарету за сигаретой и думает, как жить дальше. Но может, влюбленная парочка, утомившись, пьет лимончелло, женщина сидит на коленях мужчины, и губы ее воспалены и потрескались от поцелуев…

Я очень удивилась, когда меня высадили перед домом Алекса, то есть перед моим домом.

«Люди в черном», похоже, были в курсе многих моих дел.

— Надеюсь, мы с вами договорились, — сказал мужчина, тот самый, с аристократическими манерами, — что вы завтра сядете в самолет и полетите в Москву, что планы ваши на этот раз не изменятся?

— Вы бы хоть представились, — сказала я, едва стоя на каблуках и переминаясь с ноги на ногу. — А то у меня такое чувство, будто бы я шагнула в экран телевизора, а там — вы.

— Шорохов.

— Ну ладно, — я пожала плечами. — Да, я завтра улечу, это точно. Если, конечно, доживу до утра.

— Доживете, — сказал он, и мне показалось, что в его голосе прозвучала усмешка. — Спокойной ночи, Зоя.

— Спокойной ночи, Шорохов.

Он сел в машину, и они уехали.

Я стояла перед калиткой в свой дворик, не уверенная, что попаду домой! Надо же, знали ведь, куда привезти. Знали, где мои вещи.

Значит, не так уж хорошо поработал приятель Нино, который проверял дом на прослушку.

Да и ладно. Надоело бояться.

Я толкнула калитку. Она оказалась заперта! Вот это номер!

Но не оставаться же на улице.

Небо над Неаполем светлело, жемчужно-серые вытянутые, как ватные нити, облака наливались теплым розоватым золотом, близился рассвет. Я должна была поспать…

…Не помню, как я входила в дом, как зажигала везде свет. Но хорошо помню, как я, оглушенная тишиной дома, вдруг услышала тихий стук, как бросилась во дворик, надеясь увидеть там Алекса. Но увы…

Его не было. Должно быть, он существовал уже только в моем воображении.

Снова постучали, и тихий голос позвал меня:

— Зоя!

Господи, Нино!

Я распахнула калитку, и мой Нино бросился ко мне, схватил меня за голову и принялся рассматривать меня, словно проверяя, все ли на месте — нос, губы, глаза.

— Ты как здесь оказалась? Я ждал тебя, надеялся, что они все-таки привезут тебя или сюда, или к дому твоего друга Алика.

— Нино, как же я рада тебе! Спасибо, что не оставил меня!

— Ты расскажешь мне, кто эти люди и что они от тебя хотели?

— Они ищут убийцу Алика, — ограничилась я одной фразой, не упоминая вторую компанию мужиков в черном.

— Уф… Хорошо. Если они тебя отпустили, значит, не подозревают тебя. Ты просто свидетель.

— Нино, как же я хочу спать!

— Не думаю, что у тебя получится выспаться, mio caro[5], — вздохнул Нино. — Регистрация рейса начнется через шесть часов, до аэропорта еще надо добраться. У тебя максимум — один час или полтора на отдых. Но сначала предлагаю тебе согреться. Ты вся дрожишь. Если разрешишь мне похозяйничать, я наполню ванну теплой водой, полежишь, придешь в себя…

Какой же он славный, этот Нино, думала я, лежа по самые губы в ванне, в зеленоватой горячей воде, отогреваясь.

Вот кто мог бы быть хорошим и заботливым мужем. И какая же дура его жена, что совершенно не ценила его.

— Зоя, я все хочу спросить… — услышала я голос Нино за дверью ванной комнаты. — Сумочка-то твоя осталась в ресторане, я ее принес, ты видела, да? Ключей у тебя не было от дома, телефона — тоже. Этот тип забрал тебя прямо с танцпола. Ужас! Так вот: как ты попала сюда? Неужели было открыто?

— Да, было открыто, представляешь? — соврала я и от своей же лжи спряталась, нырнув, в воду.