Данное описание интересно не столько по своему живому и в то же время риторизированному повествованию, сколько по обилию натуралистических деталей, которые чаще всего опускаются при описании боев историками. Во-первых, обратим внимание на, так сказать, зеркальность описания: многие детали относятся к обеим сторонам сразу. Можно было бы принять это за простой стилистический прием, однако если мы посмотрим на вооружение и тактику римлян и готов той эпохи, то увидим, что они во многом сходны[381]. Основная масса пехоты римлян и готов, о которой идет речь в пассаже, была вооружена однородно: щит, различного рода древковое метательное оружие и меч. Остальные предметы вооружения в данном случае не настолько важны. О подобном сходстве войск готов и римлян упоминает и Иероним, объясняя его, впрочем, религиозными причинами: «И поэтому, пожалуй, они сражаются против нас равным строем, поскольку верят в одну религию» (Hieronym. Epist., 107, 2, 3). На боевой паритет визиготов и римлян во второй четверти V в. обратил внимание и панегирист Флавий Меробавд (Paneg., II,151).

Возможно, готы назначали место и время боя противнику, когда последний имел такую традицию («Песнь о Хлёде», с. 391—392, § 24). Это позволяло решить исход кампании или ее части одной битвой и избежать излишнего распыления сил. Сражения готы обычно начинали с рассвета, ночью предпочитали боевых действий не вести. Скорее всего, это не было вызвано какими-то религиозными представлениями, а просто тем, что в темноте сражаться неудобно[382].

По сигналу горна готы готовились к битве. Перед боем готы, «по обычаю», как замечает Марцеллин, принесли клятву. По-видимому, клялись сражаться насмерть и не бежать, о чем свидетельствует сам ход битвы. Возможно, данная клятва была подобна клятве силуров перед битвой с римлянами в 52 г.: «Каждый обязывался племенной верой, что ни снаряды, ни раны не заставят его отступить» (Tac. An., XII, 34). С другой стороны, клятва может быть подобна той, которую давали дружинники на верность вождю (ср.: Tac. Germ., 13—14), а у римлян, по-видимому, по германскому образцу, букелларии – своему хозяину (Olymp. frg., 7 Phot. Bibl., 80, 57a). Можно также вспомнить, что в 673 г. жители Септимании дали клятву на оружии в верности мятежнику Павлу (Julian. Hist. Wamb., 8).

Также заметим, что перед боем военачальник мог речью ободрить своих воинов (Ennod. Paneg., 7, 32; 12, 65) – традиционное действие древнего полководца, стремящегося воодушевить своих бойцов перед битвой.

Далее в битве при Салициях готы переходят непосредственно к боевым действиям. Сначала они пытаются захватить господствующие высоты[383]. Аммиан объясняет это тем, что оттуда легче производить натиск, однако по контексту не ясно, сумели ли они занять возвышенности. Скорее всего, ответ должен быть отрицательным, поскольку атаки бегом в данном сражении нет и натиск с горы не упоминается, как и быстрый переход врукопашную. Стремление занять возвышенности было характерно как для готов, так и для других германцев. Это диктовалось чисто тактическими соображениями. Во-первых, оттуда легче обороняться от атаки врага, нанося ему сверху больший урон[384]. Во-вторых, если возвышенность находилась сбоку от врага, то с нее можно было угрожать флангам и тылу противника (Procop. Bel. Goth., IV,29,11). В-третьих, спускаясь с горы бегом, можно произвести быструю и мощную атаку (Tac. An., II,16). Ведь германцы, как и другие варвары, были сильны первым неукротимым и яростным натиском[385]. Однако, если последний не приводил к успеху, пыл бойцов постепенно ослабевал, последующие атаки становились менее яростными, после чего начиналось отступление и бегство (Tac. Germ., 4). Ведь племенная спайка бойцов, а не строгая военная дисциплина, препятствовала такому действию воинов. Естественно, при быстром спуске с возвышенности строй сохранить было практически невозможно. Впрочем, для германцев, индивидуальных воинов, это было менее важно, чем, например, для римлян. Для готов же с их традиционной склонностью к метательному бою проблема первого натиска не стояла так остро. Вместе с тем у готов с возвышенности могла атаковать не только пехота, но даже конница, для которой, естественно, такой спуск был более труден (Amm., XXXI,12,17). Наконец, четвертой причиной, по которой готы стремились занять возвышенности, было простое бегство на холмы, где можно было найти укрытие, переждать опасный момент или отбиться от нападения[386]. Таким образом, захват возвышенностей был чисто тактическим ходом, позволявшим получить определенные выгоды в дальнейшем ходе боя.

В противоположность варварам, римские солдаты при Салициях, как обычно, встали в строй и сначала не выбегали вперед, как это происходило потом в ходе метательного боя. Ведь строй, с одной стороны, придает уверенность бойцам, а с другой, он пугает врагов своей сплоченностью, даже позднее, в Италии, остроготов устрашал строй византийцев (Procop. Bel. Goth., IV, 30, 7; ср.: Liban. Or., XXIV,16; Veget., III,18).

Далее обе стороны шагом сближались друг с другом, грозно взирая на противника. Строи встали, по-видимому, несколько далее, нежели обычное расстояние полета метательного оружия (ср.: Tac. Hist., IV,18). Сойдясь, войска подняли боевой клич, который должен воодушевить их и заставить трепетать противника (Caes. B.C., III, 92). Вегеций (III,18) рекомендует затягивать боевой клич, баррит, когда войска сойдутся на расстояние броска дротика, поскольку в этом случае он будет подкреплен залпами метательного оружия. Если же клич поднять издалека, то это свидетельствует о неуверенности самого войска, а враг, со своей стороны, привыкнет к крику. Упомянутый тут Аммианом баррит – это германская боевая песнь, перенятая позднеримской армией[387]. Само название barritus древние считали произошедшим от такого же наименования рева слона (Isid. Etym., XII, 2,14; ср.: Veget., III, 24), однако, скорее всего, подобное этимологическое объяснение возникло просто из-за сходства слоновьего рева и звучания военного крика[388]. Лучше всего значение баррита у древних германцев пояснил Тацит: «Существуют у них также и такие песни, повторением которых (которое называют бардит) они воспламенят души и по самому пению гадают о будущих битвах. Ведь они пугают или трепещут, смотря по тому, как поет строй; и он не столько голос, сколько единодушие в доблести показывает. Особенно они стремятся достичь грубости звука и ослабления бормотания, выставив щиты перед ртом, чтобы отраженный голос усиливался полнозвучнее и глуше» (Tac. Germ., 3)[389]. Само же звучание баррита Аммиан (XVI,12, 43) образно описывает, говоря об атаке германских отрядов корнутов и бракхиатов из Auxilia palatina в битве при Аргенторате: «Закричали баррит в высшей степени громко: этот крик в самом накале борьбы, появляющийся от слабого шуршания и постепенно, по обычаю, растущий, подымается до шума волн, ударяющихся о скалы». Итак, германцы уже по исполнении баррита судили о моральном состоянии противника. Естественно, сторона, которая исполнила песню яростнее и громче, приобретала больше шансов на победу, устрашив и деморализовав врага демонстрацией своей яростной силы (ср.: Tac. Hist., II, 22).