такое убежище, и в нем в тихих беседах среди друзей проводит все свое время. Будь же к нему добр и не вини его за любовь к миру и тишине.

– Пусть он живет по своим желаниям, – ответил Август, – я никого не неволю. – Но не продолжим ли мы так удачно начатое нами чтение? Ведь среди нас есть люди, которые могут похвалиться не чужими, а своими произведениями. Не так ли я говорю, Публий Виргилий? – с улыбкой обратился он к неуклюжему, худому и высокому человеку, лет около 50, сидевшему с краю стола.

Человек этот был одет не по моде, его тога была слишком широка, обувь слишком просторна, длинные, спускавшиеся до плеч волосы дурно причесаны. С первого взгляда под этой невзрачной внешностью трудно было узнать одного из знаменитейших поэтов Италии, за которым по пятам ходили по улицам толпы народа и пред которым в театре народ вставал, как перед самим принцепсом. До сих пор он молчаливо сидел за столом Августа; он затруднялся в разговоре и не привык поддерживать светской непринужденной беседы. Теперь приглашение Августа заставило его густо покраснеть. Однако он не хотел отказать принцепсу в его просьбе, и потому, оправившись от смущения, стал читать сначала тихим, но затем все более крепнувшим голосом свои стихи. Гости Августа слушали поэта с напряженным вниманием: с первых же слов они поняли, что Вергилий читал им отрывок из своей знаменитой поэмы «Энеиды». До сих пор еще ни одной строчки этой поэмы не было опубликовано, но в публике уже давно ходили слухи, что поэт творит величайшее произведение всей своей жизни, – быть может, даже величайшее в поэтической литературе всех времен и народов. Говорили, что в нем он намеревается воскресить незапамятную старину своего народа, воспеть колыбель Римского государства. Из уст в уста передавали относившиеся к «Энеиде» слова поэта Проперция:

Дайте дорогу, писатели римские, дайте и греки:

Что-то творится важней здесь «Илиады» самой.

Сам Август давно добивался, чтобы Вергилий познакомил его хотя бы отчасти со своей великой поэмой, но поэт до сих пор уклонялся. Только теперь он решил наконец сбросить завесу тайны со своего творения.

Вергилий читал о том, как родоначальник римского народа, троянец Эней, бежавший из Трои после разрушения ее ахейцами, пристал к берегу у города Кум и попал там к знаменитой пророчице Сивилле. Он попросил у нее, чтобы она устроила ему свидание с его умершим отцом Анхизом, и Сивилла повела его сама в подземное царство.

Шли в одинокой ночи они через мрачные тени,

Через Дитов[27] чертог пустой и пустынное царство.

Переправившись на лодке Харона, они видят души невинных младенцев,

Которых,

Сладостной жизни лишив и от груди родимой похитив,

День унес роковой и горькой отдал могиле.

Видят они и тех,

Что на смерть казнены, обвиненные ложно,

и тех, кто

Своею рукою смерть нанесли себе без вины

И, свет ненавидя, кинули души свои.

Видят и павших в боях славных героев с израненными и изуродованными телами. Сивилла ведет Энея мимо всех этих ужасов и наконец приводит его в обитель блаженных. Здесь находятся

Те, что в жрецах всю жизнь чистоту сохраняли,

И прорицатели тут, что вещали достойное Феба, —

Те, что украсили жизнь изобретением художеств,

Те, что другим о себе оставили память заслугой.

Среди этих блаженных людей Эней находит и отца своего Анхиза. Анхиз показывает ему души тех, кому еще суждено родиться, отдаленных потомков Энея, при которых Риму суждено достигнуть великой славы и мощи.

Среди них находится и

Август Цезарь, тот сын божества, что вновь золотые

В Лаций века возвратит, – в поля, где царствовал древле

Сам Сатурн; пронесет он власть к гарамонтам и индам; —

Та земля далеко за пределами наших созвездий,

Далее солнца путей годовых, где Атлант-небоносец

Ось в блестящих звездах на плече своем обращает…

Показав Энею и других будущих великих людей Рима, Анхиз дает ему совет прежде всего заботиться о мире. Он говорит:

– Вот искусства твои – налагать обычаи мира,

Подчиненных щадить и завоевывать гордых!

В заключение Анхиз показывает Энею недавно умершего племянника Августа Марцелла, которому принцепс хотел передать по смерти свою власть. Вергилий знал, что Август очень любил своего предполагаемого преемника, и заставил поэтому Анхиза превознести этого в общем незначительного молодого человека как непобедимого героя. Анхиз восклицает:

– Чересчур бы вам, боги, римское племя

Мощным явилось, когда сей дар за ним бы остался…

Отрок другой ни один в илионском роде латинским

Дедам подобных надежд не подаст, и Ромула краю

Больше питомцем таким уже вовек не гордиться!

Август был глубоко растроган чтением Вергилия. Он обнял поэта и воскликнул:

– Поистине, Вергилий, то, что мы слышали, превзошло все наши ожидания. Не столько меня и мое потомство прославил ты, сколько самого себя. Закончим же достойно нашу трапезу – прочти нам еще что-нибудь хоть из старых твоих произведений.

Вергилий, которого уже давно покинула его застенчивость, подумал немного и затем стал читать одно место из своих «Георгик»[28], в котором описывалась жизнь пчел. Он выбрал это место потому, что в нем восхвалялись трудолюбие, порядок и почтение к властям, и Вергилий знал, что это будет приятно Августу. Вергилий читал:

Египет, Лидия, трояне, мидийцы

К царю не питают такого почтенья,

Как кроткие пчелки. Пока их владыка

Жив, пчелки имеют один дух и разум;

Но только царь умер, – все рушится тотчас:

Они грабят сами свои магазины

И все разрушают мгновенно постройки.

Царь смотрит за делом; ему воздаются

Привет и почтенье; его окружают

С умильным жужжаньем, его провожают

Огромною свитой. Его часто носят в триумфе

На крыльях, во время же битвы

Его охраняют своими телами

И, ран не страшася, вкушают охотно

Смерть славную в битве, в глазах у владыки…

Когда Вергилий кончил, присутствовавшие шумно ему зааплодировали и стали просить его еще что-нибудь прочитать. Вергилий недолго отказывался. Он стал читать теперь одно