Поэт читал еще довольно долго, и все остальные стихи его произведения были полны такой же необузданной лести по адресу принцепса. В конце стихотворения поэт молил принцепса преклонить свой слух к ничтожному произведению своего недостойного раба и не оставить его своей милостью. Август довольно благосклонно выслушал стихотворение; он привык к лести и любил ее. Но поэт ошибся в своих расчетах, что его стихотворение тронет всесильного принцепса и заставит его принять молодого стихотворца в круг своих приближенных. Август знал цену своей милости и приближал к себе только немногих поэтов, слава которых распространялась далеко за пределы Рима. На этот раз он ограничился только тем, что приказал шедшему за ним слуге выдать поэту несколько золотых монет, и вслед за тем милостивым, но холодным кивком головы отпустил его.

Вслед за тем он подошел к одному средних лет посетителю в белой тоге, окаймленной узкой красной полосой[21]. Это был человек древнего, но теперь разорившегося патрицианского рода.

– Мне очень прискорбно, Лициний, – сказал ему Август, – что такой знатный человек, как ты, обладающий прославленными предками, до сих пор не занимает никакой общественной должности и не украшает своим древним именем списка сенаторов.

– Божественный Август, – ответил Лициний, – ты верно забыл, что у меня нет 800 тысяч сестерциев, который ты сам назначил для всех, добивающихся магистратуры. Я не имею права выставлять свою кандидатуру по твоему же закону.

– Ты прав, любезный Лициний, – сказал Август, – но моя мера была необходима для того, чтобы удалить из сената людей недостойных, растративших кутежами свои средства или только случаем достигших высокого звания сенатора. Я умею, однако, отличать достойных от недостойных. Обратись к моему казначею, и он уплатит тебе из моих средств сумму, не хватающую тебе до установленной законом цифры. Римский сенат должен блистать славными именами, как и в древние времена.

Лициний низко поклонился Августу, но тот подходил уже к следующему посетителю, богатому Марцию Филиппу. Это был тоже человек знатного рода, но в противоположность Лицинию его состояние далеко превышало полный сенаторский ценз. Тем не менее он не хотел выставлять своей кандидатуры ни на какие должности, и это очень не нравилось Августу, который хотел привлечь в сенат побольше богатых и знатных людей. Он сам был родовитый нобиль, и его сословную гордость очень оскорбляло то, что в сенат часто проникали люди из низших сословий, бывшие унтер-офицеры, иногда даже чужестранцы. Поэтому он дал понять Марцию Филиппу, что очень желал бы видать его на своем утреннем приеме, и этот богатый и независимый человек, не любивший толкаться среди придворной свиты Августа, теперь явился по его желанию к нему во дворец.

– Нечасто мне приходится видеть тебя у себя, Марций, – начал Август. – Ты слишком горд своею знатностью и богатствами и не хочешь меня удостоить беседою с тобой.

– Видеть тебя, божественный, должно быть счастьем для всякого римлянина, – уклончиво ответил Марций.

– Скажи мне по правде, любезный Марций, – продолжал Август, – что заставляет тебя уклоняться от почетных должностей по народному выбору? С твоим именем и с твоими талантами тебе было бы нетрудно в короткий срок добиться даже и консульского звания.

Меценат

Марций понял, к чему должна была вести эта беседа, но он, как и многие другие богатые люди того времени, ни за что не хотел променять своего независимого и обеспеченного положения на полную волнений и интриг жизнь сенатора.

– Божественный, – сказал он, – ты водворил по всей Италии мир и спокойствие; уже давно на нашей родине звон оружия и мятежные клики не нарушают тихого покоя домашних очагов. Оставь же нас, уставших от прежних кровавых волнений, нашим друзьям, нашим семьям и нашим тихим досугам. Наши скромные имена не увеличат славы твоей власти, а мы будем вечно благодарны тебе за то счастье и мир, которое ты нам доставил.

– А власть и почет! – воскликнул Август. – Неужели они тебя не привлекают? Вспомни своих предков: как ценили они службу по народным выборам и сколько усилий тратили, чтобы добиться хотя бы младших магистратур.

Но Марций твердо стоял на своем.

– Честолюбивый дух предков давно уже покинул римский нобилитет, – ответил он, – и мы предпочитаем быть под властью других, если взамен этого нам оставляют жизнь без опасностей и волнений. Предоставь честолюбивым людям должности и почести; мы же довольны и твоим управлением, божественный, и не ищем лучшего.

Но Август не поддался на тонкую лесть Марция Филиппа. Он слишком хотел окружить свое правление славными именами нобилитета и теперь не хотел уступать. Придав своему лицу суровый вид, он холодно сказал Марцию:

– Благо государства и службу ему должно ценить выше стремления к спокойствию и наслаждениям. Если ты и тебе подобные этого не понимают, то во власти государства заставить вас это понять.

С этими словами он отошел от Марция. Все видели, что принцепс разгневан, и теперь никто не решался обратиться к нему с просьбами о помощи и денежном пособии, столь обычными в другие дни. Скоро после этого окончился и самый прием.

Последние слова Августа Марцию Филиппу были сказаны не напрасно. Через несколько лет после этого разговора он провел закон, по которому лица, обладавшие большими состояниями (не менее 1 000 000 сестерциев) о б я з а н ы были служить по народным выборам. Такою мерою он надеялся поднять падавшее значение родовитой сенатской аристократии.

II. Обед в доме у Августа

Через несколько дней после этого Август давал обед своим друзьям. После трех часов к нему собрались близкие к нему люди. Среди них был знаменитый полководец Марк Випсаний Агриппа, щедрый покровитель поэтов и художников Гай Цильний Меценат, поэт Вергилий, влиятельный сенатор и в то же время блестящей оратор М. Валерий Мессала, старый друг Мецената поэт Л. Варий Руф, вольноотпущенник Мена[22] и несколько сенаторов из старинных фамилий, членами которых Август любил окружать себя. В просторной столовой был поставлен большой стол; с трех его сторон по греческому обычаю стояли ложа, каждое из которых было предназначено для троих. Эти ложа были одной из немногих уступок, который сделал Август в угоду греческим обычаям[23], но во всем прочем его обед был прост и невзыскателен. На столе не стояло пикантных закусок, возбуждающих аппетит, – в виде искусно приготовленных ракушек, изысканных соусов и т. п. Полубелый хлеб, мелкая рыба и сыр домашнего приготовления были единственными закусками; а на самый обед было