отчиму упрекал его в излишней доверчивости к людям. До слуха Тиберия дошло, что Август, узнав про дурные отзывы об нем одного из римских граждан, Эмилия Элиана, только посмеялся над этим. Это шутливое отношение к дурным отзывам о главе государства казалось Тиберию очень опасным, и он в своем письме теперь горько жаловался, что Август губит себя и государство, не наказывая таких злонамеренных людей, как Элиан. Выслушав письмо Тиберия, Август усмехнулся и сказал письмоносцу: «Друг, передай своему господину, что такие болтуны, как Элиан, для нас не могут быть опасны».

Обратившись затем к своему секретарю-греку, он сказал ему:

– Напиши Тиберию, чтобы он не давал воли своей молодости и не слишком возмущался тем, что есть люди, которые дурно отзываются обо мне. С нас довольно нашей уверенности, что нам не могут сделать зла.

Отпустив письмоносца, Август хотел уже подняться и идти в атрий для приема остальных посетителей. За делами он уже успел окончить свой туалет и закусить ранней утренней закуской. Но в эту минуту к нему подошел один из его рабов и доложил, что какие-то люди, пришедшие с заднего хода, настойчиво требуют, чтобы их впустили к нему. Август сделал знак, чтобы их ввели. Он знал, что эти тайные посетители были доносчики (деляторы), которые по его поручению следили за тем, как относился народ к его распоряжениям и законам, и указывали ему на особенно опасных лиц. С виду благодушный и недоступный для подозрений, Август, однако, очень внимательно прислушивался к тому, что о нем говорили в народе и обществе, и почти всегда истинное настроение народа было ему известно. Когда слуга ввел к Августу доносчиков, он прежде всего удалил из своего кабинета всех своих рабов и, оставшись с ними с глазу на глаз, спросил, что нового они могут ему сказать. Тогда один из них сообщил ему о проникших в народ слухах, что Август намеревается отменить бесплатную раздачу хлеба римским гражданам. «Чернь очень волнуется по поводу этих слухов, божественный, – говорил доносчик, – даже многие из твоих бывших солдат говорят, что они не затем проливали за тебя кровь на полях сражений, чтобы умереть теперь от голода на улицах столицы. И я боюсь, что преданность к тебе в народе сильно поколеблется, если ты будешь настаивать на отмене хлебных раздач». Услышав это, Август сурово нахмурился; он действительно имел в виду уничтожить выдачу народу хлебных пайков. Его пугал огромный наплыв в Рим безземельных людей, которые наводняли городские площади и улицы; ему очень не нравилось, что его бывшие солдаты, вместо того чтобы возвращаться в деревни и селиться на своих старых или на вновь даваемых им участках земли, предпочитали жить в столице, пополняя собою толпы римских пролетариев. Это были очень беспокойные люди, вечно волновавшиеся, и Август знал, что предприимчивому и смелому человеку, щедрому на денежный раздачи, нетрудно увлечь их за собой и восстановить против принцепса. Из боязни таких честолюбивых людей он даже запретил частным лицам тратиться на устройство игр из своих собственных средств. Сам он всячески искал расположения римского народа и давал в честь его частые публичные игры и представления, которые разнообразием и великолепием оставили далеко позади себя те развлечения, которые прежде доставляли народу другие должностные лица. Но лучше всего было бы, думал Август, если бы в Риме было поменьше этих неимущих и беспокойных пролетариев, которые предпочитают развлечения столичной жизни тихому покою сельских занятий; и он полагал, что одним из средств для отвлечения народа от столицы будет прекращение даровых раздач хлеба. Но теперь оказывалось, что лекарство было хуже болезни: одни слухи о намерении Августа уже вызвали большое волнение среди народа. Поэтому Август после короткого раздумья решил отменить предполагаемое распоряжение.

– Иди на городскую площадь, – сказал он доносчику, – и распространяй среди народа, что даровой хлеб будет по-прежнему раздаваться. Мы рассудили иначе, чем прежде. Только предупреждай, что не всякий лентяй может рассчитывать на хлебную получку и что больше, чем 200 тысячам[19] человек в месяц, хлеба выдаваться не будет.

Другой доносчик доложил Августу, что народ недоволен тем, что в столице очень дорого вино.

– Многие говорят, – сказал он, – что хорошо бы было, если бы ты, божественный, распорядился понизить цены на него.

Но в этом Август совсем не был склонен уступать; он был большим сторонником умеренности в пище и питье, и, по его мнению, в Риме и без того было слишком много пьяных и разнузданных людей.

– Скажи недовольным, – сказал он, – что мой зять Агриппа принял надлежащие меры для доставления в город воды[20] в таком количестве, чтобы население не страдало от жажды.

С этими словами он отпустил доносчиков и направился в атриум.

Атриум представлял собою большую комнату, украшенную двумя рядами боковых колонн, с четырехугольным отверстием в потолке и с расположенным под ним углублением для стока воды. В задней части атриума по боковым стенам стояли ряды храмовидных шкафов, в которых помещались деревянные бюсты предков с восковыми раскрашенными лицами. Эти бюсты да алтарь, скромно стоявший по старому обычаю в глубине атриума, с поставленными фигурами домашних богов (ларов), свидетельствовали о благочестии Августа и о его почтении к древним дедовским обычаям.

Войдя в атриум, Август прежде всего окинул быстрым взглядом всех собравшихся; его самолюбие было вполне удовлетворено: среди посетителей он нашел немало людей знатных, принадлежавших к наиболее древним фамилиям нобилитета. Немало было и всадников из богатых и уважаемых семейств, которым сам Август дал звание «сиятельных». Чем больше жил Август, тем больше хотел он быть в ладу с этими влиятельнейшими в государстве сословиями; его честолюбию льстило присутствие в его приемной такого обилия знатных и уважаемых в городе лиц, и теперь его обычно приветливое лицо приняло еще более довольный вид, и в спокойном блеске его глаз засветилось почти полное удовлетворение. Но, прежде чем он успел подойти к толпе посетителей, из их среды выделился один молодой человек, не особенно богато, но с претензией на моду одетый, он быстрыми шагами подошел к Августу, словно боясь, что его предупредят, и начал читать приветственное стихотворение в его честь. Это был один из бедных и малоизвестных поэтов, который рассчитывал привлечь к себе милость и щедрость Августа своими виршами.

– О, величайший из принцепсов, – читал поэт, – мудрейший из всех покровителей народа римского, защитивший Италию оружием, исправивший ее законами; ты простер длань мира над всей землей, и при тебе Италии некого бояться; все народы земного круга покорно опустили оружие перед твоим лучезарным взглядом, и даже