работа. А отвечать за вас кому – родителям? Мне? Да на хрен вы нужны – в тюрьму за вас садиться! Так, – уже другим голосом сказал он, заметив наконец валявшийся на песке небольшой, килограммов на пять, тючок с веревочными лямками и вывалившийся из него прозрачный пакет с белым порошком. – А это что – гастроном ограбили?

– Да какой гастроном, – с отвращением отплевываясь от песка, пробормотал разбитыми, уже начавшими припухать губами рыжий Мишка. – Тут, на берегу, нашли.

– Там мука, – сообщил Витька Страхов, рукавом размазывая по физиономии песок пополам с сочащейся из носа кровью. – Наверное, эти… душманы в дороге лепешки пекли.

– Вот, значит, что это за лепешки… – задумчиво протянул Николай Ежов. Он огляделся, подобрал оброненный братом ножик и вспорол пакет. – Сейчас поглядим, на что она похожа, эта афганская мука.

Он поддел на кончик ножа щепотку белого порошка, осторожно лизнул языком и посмаковал с задумчивым видом большого специалиста по афганской муке и иным порошкообразным веществам, которые принято пробовать подобным способом. В отличие от брата, Николай Ежов хорошо знал, торговля каким продуктом является основной статьей дохода афганских крестьян. Не знал он другого: каков на вкус должен быть кокаин, который точно таким же манером пробовали борцы с наркомафией в телевизионных боевиках.

Никакого особенного вкуса он, впрочем, не ощутил. Зато кончик языка, нёбо и десны начали стремительно неметь, и Николай Ежов сообразил: оно; ей-богу, оно! Потому что обезболивающие препараты создаются на основе наркотиков растительного происхождения. Он уже не помнил, где слышал или читал об этом, и не исключал, что придумал это сам, но уверенность, что прямо тут, на земле у его ног, лежат верных пять килограммов высококачественного афганского наркотика, была твердой и непоколебимой.

Это в корне меняло дело.

– Короче, так, байстрюки, – сказал Николай своему брату и его приятелю, складывая нож и рассеянно опуская его в карман, – слушать меня внимательно, повторять не буду. Сейчас умоете рожи и живо по домам. Если кто спросит, откуда такие красивые, скажете, что подрались. Ты, ржавый, – повернулся он к брату, – возьмешь на веранде рубанок, наточишь как следует и отнесешь Иванычу.

– А я его тупил? – машинально, по привычке, огрызнулся Мишка.

– А в рыло? – предложил брат. – Знаю, что не ты. Иваныч, поди, его лет десять не точил. Ничего, переживешь. Отнесешь, отдашь и ключ от лодки на место повесишь. Повесишь, как взял, – чтоб ни одна живая душа не видела. Понял? Теперь насчет поезда. Ковалев вас про это еще спросит, и не раз. А только доказухи у него никакой, одни подозрения – где сядет, там и слезет. Вы, главное, придумайте, где были, договоритесь, чтоб одинаково брехать, и стойте на своем. Он вам разное будет плести: мол, видели вас около моста, отпираться, мол, бесполезно… Тебе, ржавый, он скажет, что кореш твой давно раскололся и все на тебя валит, а ему то же самое про тебя наплетет. Никого не слушайте, ничего не бойтесь, держитесь одной версии и сбить себя не давайте. А главное, про этот мешок – ни слова, ни полслова. Никому, ясно? Мешок этот хороших бабок стоит. Я себе, может, машину куплю, вместе на рыбалку ездить будем…

– А мне? – мигом сориентировался сообразительный Мишка.

– Хрен с тобой, получишь мопед, – пообещал Николай.

– Але, Миха, – спохватился Страшила, – вообще-то, мешок я нашел!

Ежов-старший уловил и правильно оценил предательскую дрожь обиды в его голосе. Он досадливо поморщился: связался с сопляками! Того и гляди, наябедничает: дескать, эти ржавые Ежовы загребли все под себя, а меня кинули. Он же не соображает, чем это может кончиться!

– Не ной, – сказал Николай. – Будет и тебе. Еще погоняете по поселку наперегонки. Но только – ша! Если пикнете, я вас сам, лично, за уши к Ковалеву отведу и все как есть про ваши художества разрисую. И будет вам, как в песне: «Не жди меня, мама, хорошего сына»… Все понятно?

– А чего тут не понять, – буркнул Мишка.

Витька Страхов ограничился энергичным кивком.

Приятели встали, забрали из лодки самодельные весла и рюкзаки и совсем уже было полезли на обрыв, но их остановил оклик Николая.

– Рожи! Рожи отмойте!

Мальчишки вернулись к реке и стали умываться, стараясь не думать о том, что выше по течению в воде до сих пор лежит тьма-тьмущая разлагающихся трупов.

* * *

– Я, браток, все понимаю, – говорил бригадир сцепщиков, дыша Ахмету в лицо густым водочным перегаром. – Только прямо тебе скажу: не по адресу ты обратился. Да ты пойми, – задушевно добавил он, видя, как потемнело и без того мрачное лицо афганца, – я же вижу, ты парень хороший, не мент какой-нибудь, не стукач… А женщина эта тебе кто?

Ахмет через плечо оглянулся на Фариду, которая скромно стояла в сторонке, чтобы не мешать разговору мужчин.

– Сестра моей жены, – ответил он.

– Хорошая баба, – похвалил бригадир. – Симпатичная и в разговор не встревает, не то, что наши… Значит, говоришь, в том поезде у тебя семейство было?

– Жена и сын, – быстро сказал Ахмет и, вынув из бумажника уже изрядно истрепавшуюся фотографию, показал ее собеседнику. – Может быть, вы видели?..

– Откуда? – перебил его сцепщик. Двое его коллег в испачканных мазутом оранжевых жилетах курили поодаль, сидя на штабеле бетонных шпал и обмениваясь какими-то неслышными замечаниями по поводу происходящего. – Ты пойми, чудак, не мог я их видеть! Ну просто не мог! Поезд до нас не дошел, так? Кабы мы с ребятами помогали им в машину пересесть, так, может, и заметил бы. Да и то, понимаешь, случайно. А так… Я ж не Господь Бог, чтоб все про все знать!

– Понимаю, – упавшим голосом согласился Ахмет. Он уже видел, что приехал сюда напрасно: эти небритые, пропитые люди с черными от въевшегося мазута, твердыми, как железо, руками действительно ничем не могли ему помочь. Они были простыми исполнителями, вроде китайца Ли и его напарника-вьетнамца, которыми сам Ахмет не так давно командовал на складе. Те двое тоже были причастны к переправке в Москву нелегалов, но что это была за причастность! С таким же успехом можно было разговаривать с вагоном, в котором перевозили беженцев, или с рельсами, по которым этот вагон ехал. – Но скажите хотя бы, как это могло случиться?