– Может, – уверенно сказал я. – Ну все, обмен любезностями окончен. Слушаю еще две главы, и ложимся спать. Остальное завтра. Перед сном надо будет подтопить, чтобы ночью дом не остыл... Ты не замерз там, на веранде?

– Я иду, – сказал Костя.

* * *

Окружающий мир превратился в бескрайний протест.

Сам воздух стал вязким и упругим, как желе; Ольга не падала – она продавливалась сквозь него, медленно и упорно. Море волновалось. Где-то далеко, на военно-морской базе, раздались два длинных тревожных гудка. Звезды с чистого неба взирали с холодным осуждением...

Город вдруг надвинулся, словно собираясь в последний момент протянуть руки и перехватить ее у самой воды.

Не перехватил.

Она достигла воды и вошла в нее спиной, поскольку перевернулась в воздухе, но не ушиблась, что еще раз доказывало: ее оберегают

(кто?)

до последнего рассчитывая, что она откажется от своего замысла.

Ольга погрузилась в ласковые и теплые воды моря, широко раскрытыми глазами глядя вверх, на небо и звезды – все то, что она видела сегодня в последний раз.

Не было ни страха, ни душевной боли; все растворяла грозная, непознанная – но вместе с тем такая близкая и родная стихия. Кто-то в литературе, билась на задворках сознания крохотная мыслишка... вот так же...

Она инстинктивно задержала воздух, глядя вверх; звезды далеко в бархатном небе были уже почти не видны. Но поскольку воздуха в легких было предостаточно, тело ее замедлило погружение, на несколько мгновений повиснув на месте, а потом осторожно начало всплывать.

И тогда Ольга поступила так, как тот литературный герой, имени которого она никак не могла припомнить: раскрыв рот, она выпустила весь воздух; водный мир перед лицом взорвался пузырями, понесшимися вверх, а тело мгновенно отяжелело.

Но разрывающиеся от нехватки кислорода легкие требовали вдоха, и она сделала вдох.

Мир померк.

Как ее внезапно схватило что-то сильное и потащило наверх, она уже не чувствовала.

Ресторанчик был небольшой, но уютный. Здесь всегда, даже в самый солнечный день, был полумрак, витал тонкий аромат кальянных курений, дорогих ароматических дамских сигарет; в воздухе висел приглушенный гул голосов десятка завсегдатаев и едва слышный фон вездесущего MTV из подвешенного под самым потолком в углу небольшого телевизора.

Через час начнется живое выступление очередной, никому не известной, но «безумно талантливой», с точки зрения жены хозяина, а на деле совершенно бездарной музыкальной команды: обкуренная девица простонет хриплым голосом пару текстов, претендующих на гениальность и жизнь в веках.

– Проходите, – любезно улыбнулась Бахтияру на входе официантка. – Вы на концерт? Немного рано...

– Я не на концерт, – Бахтияр был само обаяние. – Мне назначено.

– Как вас представить?

«Запомни, – сказал когда-то Чеширский Кот, – твоя партийная кличка – Илья. Илюша. Илья Муромец. Илья – вдруг остался без...»

– Илья, – сказал Бахтияр.

Смешанный аромат легкого наркотика и сигарет щекотал ноздри. Вдруг ужасно захотелось чихнуть. Клички – у уголовников, ответил он тогда Чеширскому Коту. У партийцев были псевдонимы.

Впрочем, его псевдоним Бахтияру нравился. «Ндравился», как говорил он, когда хотел позлить Чеширского Кота (тот не переносил лубок и все с ним связанное), а лучше – вывести из себя. В бешенстве Чеширский Кот был умилен. Так казалось Бахтияру – ему одному. Остальные бояре боялись бешеного Чеширского Кота до усрачки.

Так и не чихнув, он погрузился в недра ресторанчика и, ловко лавируя между столиков и посетителей, прошел за девушкой за барную стойку в конец небольшого узкого коридорчика. Здесь было еще темнее, но из расположенной рядом кухни доносились упоительные ароматы. «Надо будет сказать, чтобы покормил, жлобина», – подумал Бахтияр, понимая, что кривит душой: жлобом Чеширский Кот никогда не был.

– Борис Борисович, – сказала девушка, приоткрыв тяжелую дубовую дверь. – Илья приехал.

– Пригласи, – услышал Бахтияр голос Чеширского Кота, осторожно отстранил девицу, потянул на себя дверь и вошел.

Он бывал в этом кабинете не раз и всегда поражался, насколько такая умница, делец и весельчак, как Чеширский Кот, мог быть иногда дураком. Ну зачем ему здесь это все: DVD, плазменный 3D телек, маленький фонтанчик со светомузыкой, стол красного дерева, английская белая кожаная громоздкая мебель... Японский робот в углу, варящий и подающий кофе и ни слова не говорящий порусски. Безвкусица, нагромождение... Или комплекс нищего мальчика, четвертого ребенка в семье железнодорожника из Томска?

Первый раз попав в эту конуру двадцать первого века, Бахтияр сказал Чеширскому Коту: «Был такой спектакль в Театре сатиры. Давно, еще Папанов с Мироновым живы были. Оба, кстати, в том спектакле играли. «Маленькие комедии большого дома». Из трех частей спектакль состоял. Вторая нравилась мне больше всего. Спартак Мишулин, вор-домушник, приходил грабить Миронова, милого интеллигента, у которого дома тоже было до хрена всего. Он по квартире нормально пройти не мог, перемещался вдоль стеночки... Накупили, а счастья нет. Про таких говорили: мещане, мещанство...» «Ну и? – заинтересовался Чеширский Кот. – Я не видел. Ограбил?» «Песню спел веселую, – сказал Бахтияр. – А потом сбежал. Не выдержал. Слишком много выносить бы пришлось. У тебя тут, я погляжу, в одной комнатке, как на сцене театра. Даже по воздуху не пролетишь – обязательно вмажешься во что-нибудь. Но в спектакле хоть жена заставляла того интеллигента накупать всякую хрень, а тебя кто неволит?»

– О чем задумался? – спросил Чеширский Кот, хитро глядя на него.

– Об том, старинушка! – сказал Бахтияр. – А велика ты подать сюда яства изысканные, да меды сладкие, а и затяни-ка сам песнь гусельную...

И умолк. Он вдруг взглянул в лицо патрону, и ему стало нехорошо.

– Продолжай, – жестко сказал Чеширский Кот.

– Пожрать распорядись, – в тон ему сказал Бахтияр.

– Проходи, присаживайся.

Пока официант расставлял на небольшом журнальном столике тарелки с закусками и одну большую – с горой ароматно дымящегося куриного плова, Бахтияр, не глядя на Кота, мучительно размышлял, зачем понадобился патрону почти год спустя после удачного исполнения последнего заказа. Тогда некое лицо из окружения Чеширского Кота дало понять Бахтияру, что работа с патроном закончена. И в интересах его, Бахтияровой, безопасности, линять из Москвы... а лучше из страны... а лучше с континента. Был ли сделан этот намек с ведома Чеширского Кота? Бахтияр не был в этом уверен, но совету внял и улетел в Сидней, к двоюродному брату. Работал на «холодильнике»: развозил по закусочным и ресторанчикам мороженую свинину и цыплят. Хватило его на семь месяцев. Вернулся в Россию, три месяца жил в Балашихе у знакомой, после чего махнул рукой – и приехал в Москву.