Мой триумф будет тощ и по стыден. Что мне показать дерзкому плебсу, что швырнуть в глаза продажным и наглым всадникам? Чем заслужу уважение у надменных и коварных сенаторов? Мало того что заключил мир с германцами, так еще и приволок жену. Мне будут постоянно напоминать о том, что я поддался на твои ухищрения и позволил себя соблазнить. К лицу ли подобная слабость сыну божественного Марка? Что я смогу ответить ненасытной на чудеса и развлечения толпе? К тому же ты не люба мне.

Кокцея прильнула к нему сзади.

– А ты попробуй. Возьми меня. Я словом не обмолвлюсь, что являюсь твоей супругой, пусть даже разведенной. Ты не найдешь более преданного и верного себе человека, разве этого мало?

– Что такое верность и преданность? Слова… У тебя есть золото? Ты умеешь пророчить судьбу? Сможешь помирить меня с Римом? Зачем ты мне?

Кокцея вскочила на кровати, воскликнула:

– Если ты бросишь меня, я покончу с собой!

– Только не на кровати. Где-нибудь в углу, и попробуй без крови:

Кокцея удивленно глянула на него и зарыдала. Медленно сошла с кровати, подняла тунику. Так, со слезами на глазах, направилась к двери. Отодвинула задвижку, дверь сама собой распахнулась. Она шагнула в темноту.

В спальню боком втерся Клеандр. Приблизился к Коммоду, тот по-прежнему сидел на кровати. Заметив спальника, уныло сказал:

– Не люба она мне.

Клеандр стоял потупившись, долго молчал. Наконец тихо выговорил:

– Ее нельзя выпускать из дворца.

Луций не ответил.

– Ее нельзя выпускать из дворца, – настойчивее выговорил раб.

– Почему? Пусть прозябает в своей Виндобоне. Она получила развод, и никакая собака в Риме не сможет попрекнуть меня неравным браком.

– Она беременна. Если родится мальчик, могут возникнуть осложнения в будущем.

– Ты уверен?

– Нет, не уверен, но, судя по всем обстоятельствам, она ждет ребенка. Пора доказать, что ты достоин быть императором.

– Кому?

– Самому себе.

– То есть? – император заинтересовался, хотя на лице по-прежнему стыла меланхолическая гримаса. Он начал дергать себя за пальцы. Клеандр ударил его по рукам.

– Ты совсем как мать, – глухо выразился Коммод.

– Сейчас не время вспоминать вашу матушку. Решай.

– Почему я?

– А почему я? Чтобы ты потом обвинил меня в убийстве своей бывшей супруги?

– Полагаешь, что без этого нельзя?

– Нельзя, и ты сам это знаешь. Будь честен с самим собой. Отдай приказ.

– Кому?

– Мне.

– И кто же его исполнит?

– Желающие найдутся.

– Это забавно, – усмехнулся император. – Представь, она выходит из дворца и где-то в темной подворотне, за углом ее поджидает ужасная смерть. Короткий протяжный крик, – он помедлил, потом спросил: – Где? В городе? На выходе из города?

– Лучше в родном доме. Вместе с матерью. Потом подожжем дом, и все будет шито-крыто.

– Как-то это все неожиданно. В лоб, – засомневался Коммод. – Я больше никогда не увижу ее?

– Никогда.

– Это звучит заманчиво, – он поднял голову, глянул куда-то вдаль, простер руку в жесте, которым он приветствовал войска. – В душе пусто, нет жажды мщения, нет ненависти, нет любви. И, что хуже всего, выбора нет. Пора ставить точку и предать забвению дерзкую поселянку. Какая трагическая сцена! Ты предлагаешь поджечь дом? Но в этом случае сбегутся соседи. Они здесь очень активные, крепко держатся друг за дружку. Нет, все необходимо проделать в порыве страсти, на пределе сил, ведь именем моим негоже заслоняться. И кто же я, как не избранник, как не властитель судеб…

Он начал заговариваться. Клеандр терпеливо ждал. Наконец цезарь провозгласил:

– Да будет так! Верни Кокцею. Скажи: тебя вернуться просят. Он ждет. Он жаждет неги, готов омыть тебя слезами. Только не ерничай. Скажи просто, как лучший из актеров, которому доверена страшная роль на этом торжище жизни. Все должно быть красиво, иначе скука, страх, ожидание смерти.

Он улегся на кровать. Дождался, когда Кокцея вбежала в спальню.

– Иди ко мне! – дрожащим голосом позвал император и протянул руки.

Девушка бросилась к нему.

Он любил ее долго, настойчиво и исступленно. Когда все кончилось, свел пальцы на ее горле, сжал их. Женщина забилась, пытаясь вырваться, потом вытянулась, с хрипом втянула в последний раз воздух и замерла.

Император позвонил в колокольчик. Вошел Клеандр. Коммод рывком сел на кровати, взглядом указал на обнаженное тело Кокцеи.

– Займись, раб, – приказал император.

Клеандр долго не отвечал, наконец с дрожью в голосе возвестил:

– Ты велик, император! Я принес тебе добрую весть.

Коммод словно не слышал. Руки держал на высоте груди, пальцы были растопырены. Брезгливо тряхнул руками, огляделся, словно отыскивая, чем можно было вытереть их. Потом обтер их о край простыни, признался:

– Убивать легко.

Он сделал паузу. Молчал долго, тупо смотрел в стену, затем встрепенулся:

– Что там еще?

– Гонец от Квинта Эмилия Лета и Бебия Корнелия Лонга. Они в дне пути от Виндобоны. Гонец сообщил, что взяли несравненно больше, чем ожидали. Не хватает мулов и лошадей.

Цезарь покивал, однако ответил странно, словно самому себе. Он как бы не обратил внимания на сообщение Клеандра. Начал заговариваться:

– Но нет в том радости. И в чем величие смерти? В пустоте. И жизнь – не более чем времяпрепровождение. Все, чем полна она, есть ожидание смерти, ведь смертному предел назначен. Но это смертному, а как насчет владыки? Ужели тот же счет? К лицу ли мне, в чьей власти тысячи, миллионы жизней… Разве что ради шутки?.. – он опять помолчал, потом, спохватившись, переспросил: – Что там насчет мулов?

– Обнаружилась нехватка транспортных средств для перевозки трофеев, захваченных в Дубовом урочище.

– Послать им дополнительно мулов и лошадей. Помнишь преторианцев, которые секли меня в детстве?

– Да.

– Отыскать. Засечь до смерти.

– Но, господин…

– Не рассуждать! Будешь говорить, когда тебя спросят.

Пауза, затем Коммод отменил приказ:

– Стоп. Пока повременим с преторианцами. Рано.

Он помолчал, потом вполне запросто спросил:

– Полагаешь, это знак свыше?

– Что, господин?

– Явление Бебия и Квинта. Выходит, боги на моей стороне?

– Безусловно, господин.

Он вновь покивал, потом указал на труп Кокцеи:

– Эту убрать. Дом сжечь, чтобы никаких следов. Через три дня отправляемся в Рим. С помпой! Под крики черни! Чтобы сенат в полном составе встретил меня на Фламиниевой дороге. Пусть Витразин займется. Он ловок на устройство всяких зрелищ.

Часть II. Смена вех

Venari, lavari, ludere, ridere hoc est vivere (охотиться, купаться, играть и смеяться – вот что значит жить!).

Надпись, выбитая на мостовой одного из римских форумов

Чувства гуманности и филантропические стремления распространяются все более и более. В Лейпциге, например, образовалось общество, поставившее себе