на день в городе ждут прибытия личного секретаря молодого цезаря Публия Витразина, сынка того самого Витразина, – ну, мол, ты в курсе дела, его папаша был казнен по приказу божественного Марка за участие в заговоре Авидия Кассия.

– Как я могу быть в курсе, если меня в те дни не было в Риме?!

Ауфидий опять же развел руками.

Тертулл вышел от Викторина обескураженный. Женская любовь непредсказуема. Как, впрочем, и ненависть. Было время, когда Анния сама затащила его в постель – прямо из спальни матушки; теперь же в ней возобладала гордыня и жажда добродетели. Обратиться к ней напрямую, как рассчитывал Тертулл, теперь, после разговора с Ауфидием, не имело смысла.

Прозрачные намеки префекта о могуществе Аннии Луциллы сбылись уже на следующий день, когда он попытался продать несколько готовых мимов хозяевам театральных трупп. Владельцы предложили такие гроши, на которые не то чтобы прожить – просуществовать было невозможно. Тертулл попытался вызвать на откровенность одного из тех, кто некогда числился его приятелем.

Виталис, грек из сицилийских Сиракуз, был вполне откровенен:

– Твою пьесу не читал и читать не буду. Пустая трата времени. Поставлю ее, а она вдруг не понравится сестренкам, братишкам, дядькам, тетькам, дедкам, бабкам сам знаешь кого. Со мной чикаться не будут, как, впрочем, с тобой тоже. Своя рубашка, Тертулл, ближе к телу. Крутись, дружок. Рим слезам не верит. Будешь тонуть, никто руки не протянет.

– Ты же протянул, – ответил стихотворец.

– С какой стати? – удивился и даже немного испугался Виталис.

– Поделился советом.

– Ах, советом!.. Ну, этого добра в Риме навалом. На всякого бродягу хватит, с ног до головы осыплют.

– Совет совету рознь. Слыхал что-нибудь о Витразине? – поинтересовался Тертулл.

– А-а, ты вот о чем, – друг сразу посерьезнел. – Только между нами. Сестренка очень не любит братишку, это у них, впрочем, взаимно. Не знаю, какие-такие подвиги наш гладиатор совершил на севере, но добычу он взял знатную. А это, – он хлопнул Тертулла по плечу, – сам понимаешь, важнее всего. Насчет Витразина могу сказать: нынче он в фаворе. Прислан в Рим для устройства триумфа, с которым молодой цезарь спешит в Рим.

Добраться до приехавшего в Рим Публия Витразина Тертуллу помог ушедший на покой помощник прежнего императора Александр Платоник. Ныне он тихо проживал на Целии в собственном особняке. Встретились они в городе случайно. Тертулл, пытавшийся пристроить свои пьесы, в ту пору дошел до того, что был готов сам поступить в труппу и выделывать на сцене самые дешевые и непотребные действа – подставлять спину под удары палкой, верещать по-птичьи, орать по-ослиному, показывать фокусы, а то по ходу представления обнажать зад или изображать тупого и гнусного развратника, которого в конце мима обычно подвергают порке.

Первым окликнул поэта Александр. Тертулл подошел к носилкам, склонился.

– Гляжу, ты остался верен бороде, – удовлетворенно кивнул старик. – Это радует. Давно в Риме?

– Второй месяц.

– Чем живешь?

– Прежними запасами, надеждой и верой в себя.

– Не унываешь?

– На это нет ни времени, ни денег.

– Своим освобождением ты обязан Бебию. Он заплатил Витразину десять золотых за то, чтобы тот не тянул с оформлением и высылкой указа.

– Разбогатею, отдам.

– Отдашь больше, потому что Бебий настоял, чтобы Витразин отыскал тебя в Риме и поручил написать отчет о триумфе Коммода.

– Но меня не пускают в Палантин.

– Приди через три дня.

– Я благодарен тебе, Александр. Но, в отличие от других поэтов, не люблю тратить слова на доказательства. Докажу делом.

– Верю, Тертулл. Ты всегда был мне по душе, особенно мне понравилось описание твоего садика в Тамугади, где негде поставить ведро. Что-нибудь пишешь?

– Стараюсь, Александр.

– Прочти, если здесь посреди улицы, в толпе, не сочтешь мою просьбу унизительной.

– Не сочту. Твоя оценка всегда была справедливой, и в мусоре ты всегда умел отыскивать жемчужины. Послушай:

Ты, Луна, ночных грехов единственный зритель.

Будь твое имя Кретея или будь твое имя Диктина,

Смоет его лунный свет и желание страсти.

Будешь ты безымянна, как и дружок твой нагой.

Так любовь лишает речь смысла, объятья вражды

И желанья корысти.

Александр некоторое время молчал, потом выговорил:

– Еще.

– Жив, резвишься и рад, любим и любишь…[34]

– Еще.

– Бани, вино и любовь разрушают вконец наше тело, но и жизнь создают бани, вино и любовь…

Старик удивленно посмотрел на него, пожевал, подергал губами и выговорил:

– Это же эпитафия с могильного памятника. Подобных сентенций полным-полно в Риме. Ты хочешь сказать, что эта, самая известная, тоже принадлежит тебе?

– Да, Александр.

– Выходит, совсем дошел до ручки?

– Да, Александр.

– Не забудь, третьего дня. В Палатинский дворец. Назовешь себя страже.

* * *

В начале августа, получив от секретаря императора Витразина известие о скором прибытии принцепса, сенат единодушно принял постановление в честь заслуг, добытых Отцом Отечества, Двукратным консулом, Пятикратным трибуном, Цезарем, победителем Величайшим, Сарматским наградить его титулом покорителя Германского, а также встречать государя Цезаря Луция Коммода в полном составе. Придворные, а также чиновники из вольноотпущенников тоже решили не отставать. Скоро возбуждение, охватившее власти и придворную челядь, перекинулось в город. Взволновалась знать, начала спешно возвращаться в Рим. Зашевелилась толпа на улицах Рима – забегали вольноотпущенники, без отдыха заработали расположенные возле форумов и в Тусском квартале швейные, ювелирные, скорняжные, сапожные мастерские. Рабыни сутками трудились над вышивками, конюхи и ездовые украшали экипажи. Нарядные повозки и породистых лошадей заранее вывозили за город поближе к Фламиниевой дороге, так как частным лицам в Риме запрещалось ездить верхом и на колесницах. В магазинах в мгновение ока раскупили тирский пурпур, египетский биссос, удивительную ткань, доставляемую из Индии и называемую синдон.

Когда публика прослышала, что среди захваченных трофеев есть изображение божества, запечатанное в изумительном, насквозь – при такой величине! – прозрачном камне, цены на янтарь в Риме подпрыгнули до небывалых высот. Янтарь мгновенно вошел в моду, люди шли на любые траты, чтобы украсить пальцы перстнями с аполлоновым камнем. Женщины все как одна надели янтарные бусы и торквесы. Кое-кто отважился на золотые диадемы, однако сестра цезаря и супруга проконсула Тиберия Клавдия Помпеяна, Анния Луцилла, добилась от префекта города Ауфидия Викторина строжайшего запрета на ношение подобных знаков царской власти.

– Пора пресечь это недопустимое своеволие! – решительно потребовала Анния Луцилла у явившегося к ней на дом Ауфидия Викторина. – Короны, венки, пурпурные тоги, жезлы, напоминающие императорские… Почему всякие встречные-поперечные смеют осенять себя символами высшей власти? Почему какие-то мошенники и проходимцы вовсю торгуют местами на Фламиниевой дороге, по которой должен