Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Оторванность от жизни…»
Опять вино…
Впрочем, нет. Когда это доблестные военные пили вино?
– Да! – Блауфальке кричит. Он всегда кричит. – Да! Я ненавижу короля Вальтера! Да, я его ненавижу! Выскочка! Хвастун! Подонок! Но…
Голос отчаянного графа снижается до низкого рыка. Взгляд, которым он обводит командиров полков, собранных им в собственном особняке, трезв и холоден.
Не все, не все здесь…
– Но если кто-то, хоть кто-то предложит мне, мне, устроить переворот или, красно-черное, отравить короля, то я… – Граф неожиданно ревет: – Я такого советчика сам, вот этими вот руками, задушу!
– Граф, а как же ваше желание пройти вместе с армией до моря? – Молоденький лейтенант в широкополой крестьянской шляпе, неизвестно как затесавшийся в благородное общество, смотрит спокойными серыми глазами. – Король не позволит, он же не хочет воевать.
– Правильно! – неожиданно соглашается граф. – Потому что он знает, когда можно воевать, а когда – нет. Вот я – не знаю. Дайте мне корону, я тут же на всех нападу, я такой. Сдохнем, но победим! Но пока король не я, никто из военных на короля не пойдет! Я сказал!
«Храбрость… Странно, но только храбрость».
У Гольденберга все чинно. Никакого вина, никаких чернил. Все серьезно и деловито.
– Не будем мечтателями, господа. – Мощные руки бывшего крестьянина сцеплены в замок. – Старые роды никогда не позволят мне стать королем. Я – не генерал Нец.
Купцы согласно кивают.
– Но если мы поможем нашим друзьям, они нам отплатят. Я лично прослежу, чтобы таможенные тарифы и ставки налогов были снижены. Цены на товары, закупаемые казной, завышены.
– А откуда в казне появятся деньги? – спросил незнакомый купец в широкополой крестьянской шляпе. – Если налоги снизятся…
– А это, – Гольденберг вежливо улыбнулся, – причина, по которой я не хочу становиться королем. Сейчас деньги из казны требую я, а так будут требовать с меня. Зачем мне ломать голову? Пусть новый король ломает.
«Жадность. И беспринципность».
И снова выпивка, снова мундиры полков. Не все, не все слушали графа цу Блауфальке…
– Генералу Нецу – конец! – Цу Гольденсаат захохотал. – Конец, черно-буро-серая! Сначала я даже хотел поднять вас, ребята, и скинуть его в ту канаву, из которой он выполз. Но наши друзья все сделают за нас. Нам – и вам – нужно только не дать подняться тем выродкам нашей армии, которые остаются ему верны. И все! Чистите ружья, ребята. Скоро война!
Военные восторженно зашумели. Это для солдата война – кровь, грязь и смерть. Для офицера – ордена и звания.
– Хватит! Нец долго держал нас на поводке! Нас перестали уважать иностранцы! Но ничего, мы еще всем покажем!
Голденсаат грохнул по столу тем, что подвернулось под руку, – кукурузным початком. Только зерна брызнули.
– Часы короля отсчитывают последние часы! Если все дворяне против него, то кто – за него? Кто?!
– Народ, – испуганно предположил молоденький лейтенант в широкополой крестьянской шляпе.
– Народ? Да кого интересует мнение народа, если мы, дворяне, против?
«Злоба…»
Студенческая пивная. Чем она отличается от обычной? Тем, что обычная горит случайно, а студенческая – регулярно.
Перед восхищенно внимающими юношами выступает граф цу Бальтазар. Тонкие изящные пальцы, с равным успехом могущие выхватить шпагу из ножен и туза из рукава, поправляют белую прядь за левым ухом.
– Вы согласны со мной? У нас слишком мало свободы!
– Да!
– Поэтому мы потребуем у короля вернуть ее!
– Да!
– Снять все эти глупые ограничения!
– Да!
– А у горожан, которые нас не любят, стало слишком много свободы!
– Да!
– Пусть нам будет позволено все, а тем, кто против нас – ничего!
– Да!
– Это и есть настоящая свобода для всех!
– Да!!! Да!!! Да!!!
В темном углу сидит мышь. Без шляпы.
«Вседозволенность…»
Черные бусинки мышиных глаз смотрят на ликующих студентов.
«И глупость…»
В комнате своего особняка – своего настоящего особняка – сидит герцог цу Юстус. Здесь только он и его собеседник. Больше никого.
С крыши здания напротив, склонив голову набок, смотрит ворон.
Не стоит приближаться к герцогу сейчас.
Его собеседник – Грибной Король.
Вечер. Темно. День, длинный день подошел к концу.
На одной из узких улочек столицы, на широких каменных перилах горбатого мостика, выгнувшегося через узкую речушку, скорее даже ручеек, сидит, покачивая босыми ногами, человек. В крестьянской одежде, странной широкополой шляпе. Рядом с ним – крупный черный ворон.
– Ты был прав, Берендей. Мы были правы. Нужно только сказать Якобу, что пора действовать. Кстати, где он?
– Кар! Кар!
– До сих пор у нее?! Сколько уже прошло времени?
Измотанная Фукс, блестя мокрой от пота спиной, доползла до края постели и с третьей попытки нашла среди одежды свой золотой браслет. Посмотрела на него:
– Ух ты… Мы с тобой кувыркались почти сутки. Ну ты силен…
Якоб, следивший за ее перемещениями, уронил голову на подушку. То же самое он мог сказать про саму Фукс.
– Я-то что, – парень облизнул сухие губы, – вот мои братья… Они да, сильные.
– Хорошо еще, – проворчала Фукс, – что я не попала в лапы твоих братьев.
Она перевернулась на спину и уставилась в потолок. Якоб тоже.
– О чем ты думаешь? – спросила ведьма через некоторое время.
Якоб не знал, что это традиционный вопрос женщин в подобной ситуации, но интуитивно угадал традиционный мужской ответ:
– Ни о чем.
Не говорить же ей, что он думает о том, почему ее груди такие упругие. И не отвисают…
– Якоб… – Фукс накрылась простыней. Зачем? Если прикрытым оказался только живот. – Якоб!
– Да?
– Дай мне вина.
Парень протянул руку и, не глядя, достал бутылку.
– В этой пусто, – язвительно сказала Фукс. – И в этой… И в этой… Дай я сама.
Девушка перебралась через Якоба, случайно угодив острой коленкой в самое уязвимое место. Закинула бутыль, выхлебала остатки вина и поставила ее на стол. Там уже стояли в два ряда семь пустых бутылок.
Улеглась на бок и посмотрела на Якоба. Тот скосил правый глаз.