уже выиграл конкурс, он уже спел несколько концертов, его уже несколько раз показали по телевидению. Замечу, эпоха телевидения только начиналась, и человек, чье лицо хоть однажды засветилось на голубом экране, уже становился знакомым всем гражданам страны Советов. А я, ведя колонку «Культура», не просто интересовалась эстрадой, а интересовалась очень сильно, и талантливого и чертовски обаятельного мальчика заприметила уже давно.

— Я на концерт симфонической музыки в ДК Грибоедова, — как можно более равнодушным тоном отозвалась я, хотя внутри все задрожало от волнения.

Он опешил. Не ожидал такого ответа.

— Редакционное задание, — пояснила я. — Освещаю культурную жизнь нашей столицы.

— А вам именно это культурное событие нужно осветить? — уточнил Марик.

— Не обязательно. А что?

— У меня, совершенно случайно, есть два билета в Большой театр. Там сегодня Козловский поет. А спутницы нет.

С такой искренней печалью в голосе он это сказал! Артист погорелого театра! Потом, спустя пару лет, я узнала, что собирался он пойти на спектакль с Рудиком, но в последний момент все переиграл. Тогда я предпочитала думать, что виной тому любовь с первого взгляда. А Марик утверждал, что просто Рудольф терпеть не мог оперу и до последнего не соглашался идти.

Конечно же, я согласилась! Большой театр вместо ДК Грибоедова! Да меня редактор расцелует за такой материал. Впрочем, пусть оставит поцелуи при себе, мое воображение уже рисовало сцены, в которых целует меня исключительно Марик. Такой шанс выпадает только раз в жизни!

Словом, Марат остановил такси, и мы, как белые люди, подъехали к Большому театру. Он галантно подал мне руку, помогая выйти из машины, так же галантно поддерживал меня за локоть, когда мы заходили в театр. Взял у меня пальто в раздевалке и уверенно повел… на балкон. Увы, места нам достались отвратительные. Позже я поняла, в каком бедственном положении находился мой герой. Но он изо всех сил старался этого не показать. И надо отдать ему должное, не имея свободных средств, Марат нашел деньги на оперу, потому что очень хотел услышать Козловского и увидеть его в спектакле.

Я в опере не понимала ровным счетом ничего, а Козловский был для меня всего лишь громким именем. Но благодаря Марату я написала чуть ли не лучшую в своей жизни статью: он рассказывал мне все тонкости постановки, в антракте читал лекцию о вокале, так искренне восхищался Иваном Семеновичем в роли Моцарта. А слушали мы, кстати сказать, Римского-Корсакова, «Моцарт и Сальери».

А во втором действии Марат вдруг расстроился. Я повернулась к нему, чтобы что-то в очередной раз прошептать на ухо, но наткнулась на его грустное лицо. Такое грустное, словно отравили не Моцарта, а его родного дедушку, и не на сцене, а по-настоящему. Казалось, он сейчас заплачет.

— Что с вами? — прошептала я.

Он сделал жест рукой, мол, потом, всё потом. Не слишком-то учтиво, подумала я, но промолчала.

Только когда мы вышли из театра и достаточно удалились от шумной, обсуждающий оперу толпы, Марат объяснил, что случилось.

— Вы понимаете, Алла… Мне даже страшно об этом говорить вслух. Возможно, вы не обратили внимания. Но Иван Семенович в последней партии был не точен. А если говорить уж совсем прямо, он не тянет партию. У него плывут все верха.

Я озадаченно смотрела на Марата. Это что, повод зарыдать? «Не обратили внимания». Да я вообще не слышала, что он там тянул, а что не тянул. Музыка хорошая, играл дед убедительно, что еще нужно?

— А сколько ему лет? — сказала я, только чтобы что-нибудь сказать. — Кажется, недавно юбилей отмечали, я помню, мы готовили материал. Шестьдесят? Или шестьдесят пять?

— Да-да, — рассеянно кивнул Марат. — Это очень много для классического певца. Связки стареют, голосовой аппарат шатается. Но он выходит на сцену, понимаете? И его Моцарт не звучит так, как должен звучать. А это великий Козловский!

Очень хотелось спросить: «И что?», но неподдельная горечь в голосе и на лице Марата заставила меня промолчать.

— И публика может запомнить именно эту партию, именно эти спектакли, вы понимаете? И они просто перечеркнут все, что делал Иван Семенович всю свою жизнь!

Я очень сомневалась, что публика чего-то там запомнит, тем более в те времена не практиковалась повсеместная запись спектаклей и прочих выступлений на пленку. А людская память короткая, да и наполняли зал в основном немолодые люди.

— Клянусь вам, Алла, если я когда-нибудь стану настоящим певцом, я уйду вовремя. Чтобы никто и никогда не мог, выйдя из зала, разочарованно сказать, что Агдавлетов уже не тот!

Он произнес это с таким пылом, как произносят настоящую клятву. Смешной, наивный, пылкий Марик, которому тогда едва-едва исполнилось двадцать лет.

* * *

Первый же гастрольный тур доказал, что Мопс действительно администратор от бога. Казалось бы, молодой артист, еще толком себя не зарекомендовавший: ну да, несколько эфиров на телевидении, выигранный конкурс. Но на тот момент у Марата не было ни шлягеров, ни коллектива, ни даже нормальной программы. Однако Мопс организовал ему просто фантастические по тем временам условия: селили их с Рудиком только в «люксы», правда, номер доставался один на двоих, но так как они полдня посвящали репетициям, это обоих устраивало. Между городами перемещались на «Волге», завтракали, обедали и ужинали в ресторанах, если успевали, конечно. Когда не успевали, Мопс притаскивал в номер какие-нибудь местные деликатесы, так что к концу дальневосточных гастролей Марика уже тошнило от одного вида икры. Словом, молодой артист и его молодой товарищ-композитор не бедствовали. Наоборот, они оба горели жаждой творчества и не особо замечали бытовые неурядицы, если такие все-таки случались.

В Госконцерте все вопросы уладил тоже Мопс. Протащил наспех составленную сугубо классическую программу с романсами Генделя и Чайковского, ариями из опер, вокализами и другой серьезной музыкой. В первом городе Марат честно ее и спел. Публика приняла выступление прохладно — ему хлопали, но без особого энтузиазма. Зато, когда в финале Марат спел сначала куплеты Дона Базилио про клевету, а потом «Весенние ручьи», с которыми выиграл конкурс, народ ожил, кто-то даже кричал «браво» и «бис». Мопс внимательно наблюдал за происходящим из кулис. И когда Марат ушел со сцены, двадцать раз вспотевший и перенервничавший из-за сдержанности публики, директор его уже ждал не только с чашкой чая, но и с наставлениями.

— Марат, мне кажется, люди хотят чего-то более доступного.

— Я заметил, — огрызнулся Марик. — Мы пишем!

Они действительно писали. Иногда вдвоем, но чаще Рудик писал, а Марат помогал с аранжировкой. Таскали с собой проигрыватель, приезжали в зал за