в твоей жизни. Но это ничего не значит. Как чёртова Стамбульская кошка, — погладила она его руку, где остались борозды от кошачьих когтей, — она оставила свои шрамы. Но не потому, что ты плохой ли хороший, а потому, что она — кошка. Не тяни больше руки к кому попало, вот и весь урок, — улыбнулась Печенька.

— Постараюсь, — не посмел её сейчас обнять Марк.

Ему требовался душ, чтобы физически смыть с себя эту грязь, и вечер выдался душным.

— А твой друг? Так с ней и живёт? — Аня пошла с ним.

— Развёлся, — тряхнул головой Марк, откидывая назад мокрые волосы. — И года не прошло. Вернулся. Пытался наладить отношения с женой. Но не получилось. Всё, что он смог — жена разрешила ему общаться с ребёнком.

— Вы так и не общаетесь? — она провела по его груди пенной мочалкой.

— Общаемся, но увы, уже далеко не так, как раньше, — привлёк он её к себе.

— Наверное, это цена, которую вам обоим пришлось заплатить. Увы, ошибки — это дорого.

— И увы, каждому не объяснишь.

Его руки заскользили по её мокрому обнажённому телу.

— Каждому и не надо. Те, кому ты важен, поймут и не осудят, — откликнулась она.

Её соски напряглись. И говорить больше не хотелось. Да было уже и ни к чему.

Губами к губам, кожей к коже, телом к телу они слышали друг друга и так. И понимали.

— Я не буду ей писать, — выйдя из душа, взял телефон Марк. На экране светилось больше двадцати пропущенных звонков и столько же сообщений. — Да, я дорого заплатил. Но она уже давно для меня пустое место.

— Один умный человек мне сказал: счастливые бывшим не пишут, — тряхнула Печенька мокрыми волосами.

— Подпись. Печать, — улыбнулся Марк и заблокировал абонента.

Всё, что было «до» больше не имело значения.

И что бы ни случилось потом, Марк мог с уверенностью сказать: это были счастливые полгода — их полгода в Стамбуле.

А потом они вернулись. И Ане сказали, что она может потерять ребёнка.

76. Анна

Низко расположенная плацента, тонус матки, отслойка, кровотечение, и самое страшное — угроза прерывания беременности, я слышала всё это второй месяц.

Меня увезли на скорой через неделю после возвращения.

Я встала ночью в туалет и увидела кровь.

Усталая доктор, проводя на редкость болезненный осмотр, сначала задавала вопросы, потом сняла окровавленные перчатки и покачала головой:

— И о чём люди думают! Сначала ездят беременные отдыхать в Турцию, а потом плачут, что ребёнка потеряли.

Я онемела от ужаса.

— Что ты на меня теперь смотришь? Сколько абортов сделала?

— Ни одного.

— Да ни за что не поверю, — посмотрела она в карту. — Двадцать восемь лет и ни одного?

Что-то в ней было от мясника. Мощные руки. Резиновый фартук. Не первой свежести халат.

— Я потеряю ребёнка? — едва могла я дышать.

— Сегодня нет. Но матка в тонусе. Угроза преждевременных родов. Хорошо отдохнула? — усмехнулась она. — Можешь одеваться.

— Я не отдыхать ездила. Работала полгода в Стамбуле.

Придерживая живот, я спустилась с кресла.

— Ну да, зачем на учёт вставать, зачем у гинеколога наблюдаться, анализы сдавать, когда в Стамбуле больше платят.

— Я и на учёте состою, и у гинеколога наблюдаюсь, — я хотела сказать и про свекровь, что нашла мне врача в Стамбуле, и про то, что прилетала в Москву, как раз встать на учёт и сдать анализы, но промолчала. Вряд ли её вообще интересуют мои ответы. — До сегодняшнего дня беременность протекала хорошо и меня ничего не беспокоило.

— А с сегодняшнего, милочка, у тебя угроза отслойки плаценты. Летайте дальше по вашим Турциям, — разорялась она, застилая на кушетку одноразовую простыню. — Иди ложись, на УЗИ ещё посмотрю.

Я слышала, как Марк за дверью мерит шагами коридор. Чувствовала, каким каменным, напряжённым был живот. Как беспокоится наш малыш. Как невыносимо болит поясница. И пожалела дважды: о том, что сразу не позвонила Елене Сергеевне, и о том, что меня привезли именно в эту больницу.

В монитор врач смотрела молча, всё так же недовольно поджав губы. И как бы я ни беспокоилась, спрашивать её ни о чём не хотелось. Что ничего хорошего она не скажет, было понятно и так, но как это поможет мне или малышу? Мне казалось, врач должна была меня успокоить, но она ничего была мне не должна — злилась, цеплялась, раздражалась, а я была вынуждена защищаться. Вряд ли её поведение было безопаснее перелёта, но в мире полно людей злых, глупых, скорбных главою, обращать на них внимание — всё равно что кидать камни в каждую лающую собаку.

Всё, чего я хотела: чтобы мне дали нужное лекарство (это она, я надеюсь, обязана сделать) и отсюда уйти.

Она так ничего и не сказала. Вышла, видимо, чтобы отдать указания медсестре.

И вернулась, когда та уже сделала мне укол.

— И далеко собралась? — спросила она, когда я встала с кушетки.

Куда угодно, лишь бы от вас подальше, подумала я, застёгивая кофту.

— В стационар, пару дней понаблюдаем, — распорядилась она.

— Спасибо. Я утром позвоню своему врачу и лягу в тот стационар, что он сочтёт нужным.

Забрала со стола свои бумаги и вышла.

Что она несла мне вслед, я даже не слушала.

— Поехали домой, — вцепилась я в руку Марка.

Он, конечно, женщин не бьёт, тем более врачей, но, честное слово, даже у меня было желание ей врезать. Если она сейчас выскочит и что-то скажет обо мне, боюсь, он может не сдержаться.

Главное, сейчас не заплакать, уговаривала я себя, а то он не сможет вести машину.

— Всё хорошо, — улыбнулась я. — Не так чтобы совсем хорошо, надо обследоваться, но здесь мне ничем не помогут.

И вот второй месяц я лежала в постели.

77

Стирка, готовка, любые дела, требующие физического или психологического напряжения, общение с неприятными людьми (как деликатно сказал мой врач) — всё пришлось отменить.

Временно или насовсем до самых родов пока было неясно — это скажут врачи и результаты обследований. Но мне разрешили вернуться домой, и я сочла это хорошим знаком.

— Ничего, полежишь, — похлопала по одеялу Елена Сергеевна. — Не ты первая, не ты последняя. Отслойки плаценты нет. С моим внуком всё хорошо. Ну, гипертонус. Бывает, плод крупный. Такой славный бутуз, — улыбнулась она. — В двадцать восемь недель рожать, конечно, рановато. Но дотянешь до тридцати четырёх — уже будешь молодец.

«Мальчик, — улыбнулась я. — Марк будет рад».

— Мы заявление в ЗАГС подали, — сказала вслух.

— Ну, молодцы. До рождения