– Если так говорит царь ромейский, то чего же нам еще надо? – размышлял вслух Асмуд.

– Не бившись, возьмем золото, серебро и паволоки! Как знать, кто одолеет, мы или они? Надо соглашаться! – вторили ему воины.

– Ведь на море ромеи доки! С морем нельзя заранее уговориться, да и ветер может дуть не в наши паруса! – стоял на своем Асмуд, видя хмурые лица берсерков, готовых броситься хоть в пучину, лишь бы их не заподозрили в малодушии.

– Одна смерть всем! – ревели берсерки. – Только скажи, и пойдем на Царьград, сгинем с бою на пути в Вальгаллу!

Князь сказал, что не знает, как собрать войско, неважно для какой цели, для отхода или для нападения.

Асмуд и дружина посоветовали разослать гонцов и ждать три дня, а потом сниматься с якорей и идти к Днепру. Кто не вернется, тот пусть добирается до Киева сам. Князь несколько обрадовался, что на принятие решения есть еще целых три дня, но за эти дни так и не окреп духом, полностью размяк и утешился в ромейском вине. Он хотел забыться и вернуть тот день, когда не грызло его чувство вины и мог он смотреть в глаза любимой, не пряча взора.

Через три дня пьяного Игоря уложили на плащ, словно безмолвное полено, и отнесли на палубу флагманской ладьи. Совет оставшихся с флотом воевод решил не донимать князя очевидным и поступил наиболее целесообразным образом, приняв у ромеев дань и отправившись восвояси.

Проходя Днепровские пороги, варяги показали свой норов и все равно показательно казнили печенежских заложников, переданных варягам после договора с ханом Курей. Для пущей острастки. Их тела выбросили с борта на гранитные камни. Увязший в набеге на болгар Куря поклялся отомстить, но он был далеко, да и разозлили его не для того, чтоб после опасаться!

Поникшее войско, растрепанное и неполное, вернулось в Киев. Князь беспробудно пил. Удрученный происшедшим и невозможностью ничего исправить, он боялся показываться на глаза своей Ольге. Чтобы не сболтнуть ей чего лишнего.

На все деньги из византийской дани, что остались в казне после раздачи дружине, князь велел строить большой христианский храм с колокольней вместо утраченного из-за поджога. Он хотел задобрить княгиню, но так и не поведал об учиненном злодействе над невинными и старцем Фотием.

Собор строился. Дело у архитектора и работников спорилось. Христианская община множилась, к удовольствию Ольги, но она не понимала, почему любимый все время ссылается на неотложные дела, а когда они оказываются вместе, ничего не рассказывает о злополучном походе. Она деликатно не бередила его раны.

Князь и княгиня умели вместе безмолвствовать. Им было о чем помолчать. Иногда Игорь утыкался ей в плечо и плакал, продолжая хранить свою тайну. Самобичевание привело князя к заметному истощению, что стало наглядно видно его дружине. Князь казался физически слабым и абсолютно безвольным. Сильные духом варяги никогда бы не стерпели над собой размякшего вождя, не будь он наследником Рюрика. Пришло время, и они стали упрекать князя. То в одном, то в другом. И князь терпел, позволял собой помыкать. Такое поведение Игоря могло обернуться бедой…

Тревога не давала спать спокойно. Пробуждение походило на туман. Мысли путались, в панике перескакивая одна на другую. Князя Игоря мучил один и тот же сон. Явь в нем переплеталась с ужасами.

Перед глазами возникал горящий, как факел, Кнут-мореход, совершивший самосожжение в бражном зале. За спиной князя стоял волхв Деница, живой и невредимый, и противно ухмылялся, приговаривая вслух: «Неужели, князь, ты настолько глуп, что не смог разобрать прямое указание богов? Всех поглотит пламя! Боги сказали тебе именно это, но ты не понял и повел на смерть свою дружину! Был бы я рядом, истолковал бы верно сон!»…

Потом во сне возникал недоброжелатель Свенельд. Воевода стоял над трупом Кнута и повторял, словно заговоренный, одну и ту же фразу: «Вода его уже не спасет!» – те самые слова, что проронил Свенельд в тот день. Кнут в сновидении рассыпался, как зола, но возрождался вновь. Пепел собирался в комок и рисовал в воздухе очертания человека. Кнут, вернее его прозрачный силуэт, отвечал Свенельду, но его слова касались всех свидетелей его смерти: «Мы все умрем! Огонь ли поглотит, вода ли смоет… Кто спасется от огня, не спасется от воды, не укрыться нам от наших богов, потому что нельзя укрыться от тех, кого нет… Кого нет… Есть только один Бог, и Он нас проклял, ибо лишил разума нашего князя!»…

Напоследок, прямо перед пробуждением, появлялся распятый монах Фотий. Старец сидел на сияющем троне и смотрел на Игоря без злобы, а князь отводил глаза. Фотий же вставал, подходил к Игорю и молвил: «Прости меня»… «За что же ты просишь у меня прощения, ведь я убил тебя?» – вопрошал Игорь. Монах улыбался и отвечал загадкой: «За это и прости, ведь лучше умереть в любви, чем жить, предав свою любовь»…

* * *

Превратясь в собственную тень, Игорь мало чем интересовался, даже маленький Святослав не радовал его, как прежде. Князь не трепал его так, словно хотел проглотить от любви, не подкидывал вверх, не катал на спине, издавая конское ржание, не вырезал ему собачек из сухой березы… Перемена настроения не могла ускользнуть от проницательной Ольги, но допытываться до истины было не в ее правилах. Она лишь молилась, надеясь, что князь сам все расскажет, коль захочет.

Время шло, а князь все более отдалялся от семьи, зачастую срывался на близких, но тут же опускал голову и уходил в себя. Это мало походило на затворничество, ведь Игорь был у всех на виду, но ходил он действительно подобно призраку. Не видя перед собой никого и ничего, не чувствуя чаяний приближенных, оставаясь глухим к просьбе боярина или нижайшей мольбе смерда.

Он не злился на ближний круг, осуждая лишь себя. Но самоустранение от правления может иметь много причин, однако выливается всегда в один итог – ослабление власти…

Не помнил князь Игорь и о нуждах своей дружины, вечно недовольной достатком. Ратники вспоминали добрым словом воеводу Свенельда, что баловал своих дружинников, одаривая их трофеями и позволяя грабить славянские городища. Дружинникам Свенельда не приходилось жаловаться воеводе на недостаток в чем-либо. Так и говорили меж собой:

– Вот Свенельд, он сам знал, чего просит душа варяга. А наш князь не заметит ничего и перед глазами…

– Да уж, иногда и слепой видит лучше зрячего.

– Помнится, Свенельд частенько устраивал пиры для своих воинов и все время находил повод для набега. Раздолье и вольница!

– Да, давал в лен вотчины с рабами и делился своими наложницами…

– Размазня наш князь…

Мудрый Асмуд просил Игоря предостеречься первым делом от своих же собратьев, а для того вооружить и обучить для подстраховки побольше простолюдинов из славян. Призывал при этом ограничить всех воевод и тысяцких в полномочиях, а новоприбывших варягов побыстрее отправлять прямиком в Царьград наемниками к василевсу, чтоб не задерживались они в стольном граде и не мутили и без того мутную водицу. Впавший в безразличие ко всему Игорь пренебрег увещеваниями Асмуда. Не прислушался он и к здравой мысли княгини об основании погостов в дальних землях с исключительным правом сбора дани, чтобы не соблазнялись боле варяги, особенно только что прибывшие, на самоуправство. Чтоб знали закон и чтили порядки.