был хороший. Небо — что-то среднее между серым и голубым. Тонкий налет холодного тумана окрашивал воздух в жемчужные тона. А вдалеке, за центром города, виднелись деревья, голые и черные.

Джереми Дент обошел стол, прислонился к нему и скрестил лодыжки.

— Ты уже заполнил форму четыре-семь-девять по делу Трескотта?

— Нет.

— Тогда иди в офис и заполни. Еще отчет о расходах, и форму шесть-девять-два не забудь. Потом зайди к Барнсу, чтобы он принял у тебя оборудование. Что ты брал для слежки, кстати, — Canon и Sony?

Я кивнул:

— И еще поставил пацану в квартиру новые жучки Taranti.

— Я слышал, они глючат малость.

Я помотал головой:

— Нет, ни одной проблемы не возникло.

Он опустошил свой стакан и уперся в меня взглядом:

— Слушай, мы найдем тебе новое дело. И если ты его закончишь, никого не разозлив, мы возьмем тебя в штат, о’кей? Можешь передать жене, что я дал тебе слово.

Я кивнул. Под ложечкой у меня сосало.

Вернувшись в пустой офис, я прикинул, какие у меня варианты. Их вырисовывалось не так чтобы уж очень много. Есть одно дело, но денег от него ждать не приходится. Старый приятель, Майк Колетт, просил выяснить, кто из сотрудников его транспортной компании приворовывает. Покопавшись несколько дней в отчетах, я смог сократить список подозреваемых до трех человек — начальника ночной смены и двух его подчиненных-водителей. Правда, потом я копнул чуть глубже и начал сомневаться в их вине. Теперь мое подозрение пало на менеджера по кредиторской задолженности — женщину, которой (по словам Майка) он доверял целиком и полностью. По моим прикидкам, возни с этим заказом было еще часов на пять-шесть.

В конце дня я выйду из офиса, поеду домой, буду ждать нового звонка от «Дюхамел-Стэндифорд», нового испытания. А счета будут приходить каждый день. Холодильник будет пустеть, и того, что его полки по волшебству заполнятся, ожидать не приходится. В конце месяца нужно платить за медицинскую страховку «Голубого щита», а денег на нет.

Я откинулся в кресле. Добро пожаловать во взрослую жизнь.

Мне надо было дополнить полдюжины файлов и написать три отчета по делу Брэндона Трескотта, но вместо этого я поднял трубку и позвонил Ричи Колгану — Самому Белому Негру Во Всей Америке.

Он был на месте:

— «Трибьюн», отдел городских новостей.

— Вот по голосу ни за что не догадаешься, что ты черный.

— Голоса моих собратьев ничем не отличаются от голосов расистов-плантаторов, угнетавших наш гордый и величественный народ.

— То есть ты хочешь сказать, что, когда трубку берет или Дэйв Шапелл, или Джордж Уилл, мне ни в жизнь не угадать, кто из них белый?

— Нет, но в приличном обществе такие разговоры — все еще verboten.[120]

— Ага, а теперь ты немец, — сказал я.

— Со стороны моего франко-расистского папашки, ага, — ответил он. — Чего звонишь-то?

— Помнишь Аманду Маккриди? Девочка, которая…

— Пропала. Лет пять назад?

— Двенадцать.

— Лет? Черт. Это какие же мы старики с тобой?

— Помнишь, как в колледже мы хихикали на старперами, которые восхищались какой-нибудь «Пятеркой Дэйва Кларка» и Бадди Холли?

— Ну да.

— Вот теперь детишки так же ржут, когда мы вспоминаем Принса и «Нирвану».

— Да брось, быть такого не может.

— Может-может, дедуля. Так вот, Аманда Маккриди…

— Ага. Ты нашел ее, она жила у копа в семье, ты вернул ее родителям, копы тебя ненавидят, и тебе чего-то от меня надо.

— Нет.

— Никаких услуг от меня не требуется?

— Ну, вообще-то требуется. Дело связано с Амандой Маккриди. Она снова пропала.

— Ни фига себе.

— Именно. А ее тетка говорит, всем наплевать — и копам, и вам тоже.

— Сомневаюсь. Круглосуточные новости, все такое — мы сейчас за любой материал хватаемся.

— Теперь понятно, почему Пэрис Хилтон так популярна.

— Не, этот феномен ничем не объяснишь, — сказал он. — Як тому, что когда спустя двенадцать лет пропадает девочка, которую уже раз похищали, и при этом известно, что в результате первого похищения несколько копов попали за решетку, а городу пришлось выплатить пару-тройку миллионов, да еще в трудный для бюджета год… Это, снеговик, очень ценная новость.

— Вот и я так подумал. И кстати, ты сейчас почти как негр говорил.

— Расист. Как тетку-то зовут, э-э-э… Белоснежка?

— Беа. Беатрис Маккриди то есть.

— Тетушка Беа, а? Правда, у нас тут совсем не Мэйберри.

Он перезвонил через двадцать минут:

— Все оказалось очень просто.

— Чего нарыл?

— Переговорил с Чаком Хитчкоком — детективом, который вел это дело. Он сказал, что они проверили заявление тетки, съездили домой к матери Аманды, поговорили с ней.

— Поговорили? С Амандой?

— Ага. Заявление оказалось липой.

— С чего бы Беа стала выдумывать?

— О, эта Беа просто пупсик. Мать Аманды — как там ее, Хелен, что ли? Так вот, Беа к ней приближаться не имеет права, решением суда. После того как у нее самой сын помер, она слегка умом трону…

— Стоп, чей сын?

— Сын Беатрис Маккриди.

— Он жив-здоров, в «Монументе» учится.

— Нет, — медленно произнес Ричи. — Не учится. Он умер. В прошлом году он вместе с парой друзей ехал в машине — хотя по возрасту им за руль садиться было нельзя. Пить им тоже рановато, но они выпили. Проскочили на красный — у подножия того здоровенного холма, где когда-то еще стояла больница Святой Маргариты. Ну вот на Слоутон-стрит их и расплющило автобусом. Двоих убило, а двое теперь ходить и говорить одновременно не в состоянии. Один из погибших — Мэттью Маккриди. Я вот прямо сейчас в наш веб-архив зашел. Дата — пятнадцатое июня прошлого года. Ссылку прислать?

Глава 5

Когда я вышел из метро и направился домой, голова у меня все еще кружилась. Закончив разговор с Ричи, я щелкнул на ссылку, которую он мне прислал, — статья с четвертой страницы, прошлый июль. Четверо ребят нагрузились «Ягермайстером», накурились, решили прокатиться с ветерком. У водителя автобуса даже на гудок нажать времени не было. Гарольд Эндалис, 15 лет, парализован ниже пояса. Стюарт Беррфилд, 15 лет, парализован от шеи и ниже. Марк Макграт, 16 лет, скончался по прибытии в больницу Карни. Мэттью Маккриди, 16 лет, умер на месте. Я спустился по лестнице с платформы и по Кресент-авеню направился домой, вспоминая, какой дурью маялся сам в шестнадцать лет и как эта дурь могла — а по совести, и должна была — меня угробить.

Первые два дома по Кресент — одинаковые, маленькие белые кейп-кодские коттеджи —