спросил вожак, взяв одну за подбородок, заставил поднять лицо.

— В гости шли, — хлюпнув носом, ответила ее соседка. — Я — Лидик, она Мувчик, из Печкани мы.

Палонгу, стоящие вокруг, засмеялись.

— К нам в гости шли! Ай, хорошо шли!

— Отпустите! — попыталась вырваться Лидик. Но куда там! Койвун крепко держал за руки, зарывшись носом в воротник ее камлейки, громко принюхивался, слюну глотал.

— Печкани зоветесь, а навагу* не несли с собой, — улыбнулся вожак. — Кто же так к палонгу в гости ходит? Не подготовились. Стыдно, девки, стыдно!

Девчонки забились еще сильнее. Тут же получили по звонкой затрещине. Лидик повисла — удар вышиб дух. Мувчик трепыхаться перестала, только зыркала из-под разлетевшихся волос. Свирепая какая, горячая!

— Которую? — спросил вожак у шамана, глядя в сторону.

Тот замер, ткнул пальцем в Мувичк.

— Эту давай. Та как росомаха злая, быстрее добежит! А эта, она как улитка. Пока доползет, мы уснем.

Вожак выдернул нож, шагнул к висящей на руках Койвуна девчонке.

Тот отступил на шаг.

— Ты что? Моя! Не дам! Я сперва! Потом — что угодно! Но мой раз — первый!

— Целовать надумал? У нюча глупости подсмотрел? Мне только голова нужна, остальное — твое. Я не жадный!

— Так остынет!

— А ты быстренько.

Заверещала Мувчик, дернулась, не успев прийти в себя Лидик. Только и ахнула тихонько. Фыркнула кровь. А там и нож по кости заскрипел, отделяя позвонок от позвонка…

* * *

Пакан увидел девку, как только из-за сопки показалась. Шла неуверенно, спотыкаясь. Кухлянка кровью залита, в руках что-то несет — не разобрать стариковским глазам. И вроде говорит что-то, только тихо, тихо — далеко, не видно, что за слова на губах.

Бросив недорубленное полено — решил с утра, пока силы есть, лучин наколоть, бросился к ней. Миновал столб, на котором торчала объеденная чайками голова убийцы — с Круглого унаки принесли.

Подбежал, за плечи схватил — а она как шла вперед, так и идет, не замечая никого и ничего.

— Стой! — гаркнул на ухо.

Остановилась, тут же начала заваливаться на спину, точно стрелой подбитая. Выпустила ношу из рук. По тропе покатилась отрезанная голова Лидик. Внучки.

Пакан начал оседать в сугроб, чувствуя, как невидимое копье ударило в сердце.

Окровавленная девчонка так и осталась лежать, глядя в небо. А посиневшие губы шептали:

— Мы придем на закате! Мы придем на закате!

* * *

Когда унаки увидели первых палонгу, солнцу до моря оставалось пройти мужскую ладонь и палец. Пока те подошли на перестрел, да выстроились, ушло два пальца. Еще немного, и ночь опустится.

Ыкилак чувствовал, как по спине ползет струйка нехорошего пота. От страха, не от волнения. Ыкилак не был трусом. Он и на китов ходил, и Большого Белого по лбу дубинкой из моржового хрена стучал. Да что там! В Нугре с Людоедом, самым страшным в драке из всех тамошних темер-нюча сходился на кулаках! Но вот исход нынешнего боя… Пугал. К тому же, напротив стояли не унаки, а палонгу, готовые даже в честном бою травить оружие и делать то, что не положено.

Их еще и в два раза больше! И одни воины. Взрослые. Матерые сволочи! Ыкилак в честной схватке мог убить каждого из палонгу — не зря столько лет умилыком весь остров зовет! Но рядом с ним только пятеро охотников. Остальные — дети и старики. Пусть даже в доспехах и с оружием… Но старики и молодняк, большинству из которых и пятнадцати зим не исполнилось. И может не исполниться…

За длинным строем палонгу, охватывающим края строя унаков, раздался утробный вой. Сами палонгу начали оборачиваться. Тут же по гнусным лицам тех, кто не укрылся за шлемом, пробегали ухмылки.

Ыкилак нахмурился, прогоняя плохие мысли. Неужели палонгу так глупы, что решили Большого Белого заковать в доспехи и привести на бой? Поверили в глупые сказки, выживших из ума стариков, объевшихся мухоморов? Или это не совсем Большой Белый? Не может быть! Или может⁈ Говорили же, что у палонгу шаман появился, откуда-то с юга привезли.

Позвал, не оборачиваясь:

— Келин…

Сын шагнул ближе.

— Оставляй копье, снимай броню. И в Нугру.

— Зачем, умилык?

Сын никогда не перечил отцу. Но всегда спрашивал. И правильно. Лучше, когда знаешь, почему надо делать именно так, а не иначе.

— В Нугре — темер-нюча. Они помогут.

— Круглый ближе! И там Красный Медведь есть! Он тоже темер-нюча! Сильный! Ты сам говорил!

— Медведь силен, но он один. В Нугре таких — как горбуши в косяке. Скажешь другу Людоеду, что нас всех убили. Пусть отомстит. Или Батьке Руису скажи. Он тоже поймет.

— Убили?.. — испуганно оглянулся Келин. — Но… — вокруг него стояли только живые. Ыкилак вдруг понял, что сын совсем еще мал. И совсем не так умен, как хотелось. Что ж, придется потратить еще немного времени!

— Убьют. Они запретное нарушили. Мы не справимся, — качнул головой Ыкилак, надел шлем. Последние слова прозвучали глухо, — а ты живи. И убей их.

Отец отвернулся.

Келин уронил под ноги копье, дрожащими руками стянул через голову великоватый — от отца и достался, доспех. Сбросил. И побежал.

Вслед ему никто не посмотрел.

Не успел Келин отбежать и на сотню шагов, как засвистели первые стрелы.

* * *

Унаки и палонгу перестреливались недолго — все в доспехах, все со щитами — чего ради бестолку воздух дырявить?

Начали сходиться. Шаг за шагом. Не торопясь, не разрывая строй…

А потом, шагах в двадцати, палонгу вдруг разбежались в разные стороны. Но унаки обрадоваться не успели. Из-за спин врагов на них кинулись два жутких создания. Медвежьи тела и головы, увенчанные оленьими рогами. Хвосты касаток, с привязанными острыми кусками камня. На боках кровью нарисованные символы. К лапам приделаны острые ножи… Твари бежали, страшно рыча.

Ыкылак выдохнул. Такому Большому Белому по лбу моржовым хером не треснешь! Такой сам кому угодно треснет! Но умилыку отступать отнюдь нельзя. Ыкилак поудобнее перехватил оружие.

Лежащий на вершине сопки Келин сунул в рот промерзшую рукавицу, чтобы не закричать от ужаса. Оттолкнулся и побежал. Чтобы не видеть того, чего не стоит.

Унаки опустили копья. Прыгай, тупилак, пробивай брюхо!

Но, не добежав нескольких шагов, тупилки подпрыгнули. С громким хлопком развернулись за их спинами крылья — огромные, кожистые — будто у летучей мыши!

Звери перелетели-перепрыгнули строй. Растопыренными лапами снесли трех унаков. Громко упали, оказавшись за спинами. Содрогнулась земля под тяжестью их туш.

Ыкылак однажды видел, как бешеная росомаха попала в загородку к куропаткам. Только перья с кровью полетели. И даже объевшись тонких грибов, охотник не смог бы представить, что сам станет такой вот куропаткой.

Отлетело бесполезное копье, разломанное ударом лапы на несколько частей. Ыкилак выхватил нож, ударил тупилака в шею — но клинок скользнул по оленьему рогу. Занес руку, чтобы ударить еще раз…

Его толкнуло в спину, швырнуло на землю, сорвало шлем, да так, что чуть зубы не вылетели… Ыкилак сумел перевернуться на спину. Только для того, чтобы вонючая пасть сомкнулась на голове…

* * *

Голодные твари жрали громко — хруст стоял, будто ледоход начался. Кости так и лопались на клыках. К горлу подкатывала тошнота.

— Скажи тварям своим, чтобы прекратили.

Шаман провел рукой по талисманам, висящим на груди. Те мелодично зазвенели. Поднял морщинистое лицо. Посмотрел вождю за спину.

— Если мои дети не съедят мертвых, они съедят живых. Хочешь, чтобы мои дети тебя съели? Только скажи! Даже просить не надо!

Вожак плюнул себе под ноги, махнул воинам.

Палонгу обошли пирующих тупилаков по широкой дуге. Никому не хотелось, чтобы его коснулся взгляд лютого создания. Лучше подальше оказаться!

Перед ними открылась деревня. В которой не осталось ни одного мужчины — все лежали на снегу. Только женщины, да девки. Ай, хорошо!

Довольные улыбки начали наползать на лица, прогоняя мысли о том, какой ценой досталась победа. Их деревня, их добыча! Ай, хорошо!

* * *

Силы давно кончились. Келин бежал только потому, что не мог остановиться — в ушах тут же слышался хруст, с которым лопнула голова его отца.

По тропе, сквозь кусты, по изломанному прибрежному льду, мимо торосов… Он бежал, думая только о том, что Нугра рядом. А там — друг унаков Людоед, батька Руис, другие темер-нюча которых, как горбуши в косяке! И каждый