Анри Фроман-Мерис описывает в своем «Московском дневнике»166 эти трагические моменты, которые он наблюдал, находясь в центре событий, в посольстве, глядя на них гораздо более «изнутри», чем дипломаты, беседовавшие с Зориным в Париже. Он признает, что испытал «почти облегчение» оттого, что событие, которого он ожидал с полной уверенностью в его наступлении, наконец-то произошло. Однако он оценивает введение войск в Прагу не как новый Мюнхен, который нарушил равновесие сил в Европе, – такой взгляд был в большой моде в августе 1968 г. на Западе – а как насильственное поддержание статус-кво, которому угрожала «Пражская весна». Его же выводы относительно французской политики заслуживают нашего внимания: «Мы продолжим нашу политическую линию в отношении СССР, несомненно, с некоторыми оговорками, но все же продолжим, я в этом убежден, поскольку вся международная политика генерала лишается смысла, если он не может продолжать игру с русскими. Ему остается только обижаться в грустном одиночестве или же снова наладить отношения с НАТО, на что он никогда не пойдет»167.

Этот анализ одновременно верен – генерал действительно не собирается менять политику, несмотря на удар, нанесенный по разрядке, – и слишком суров, поскольку подчеркивает консерватизм мышления генерала де Голля. У того есть одно глубокое убеждение, которое он открывает своим министрам на одном из заседаний кабинета: для него единственная имеющая перспективы на будущее политика – это политика, направленная на ликвидацию блоков168.

Генерал, чей ум, что бы ни говорили его противники, никогда не знал отдыха, полагал, что советское силовое вмешательство также может иметь свои преимущества для развития Восточной Европы и в конечном итоге для успеха разрядки. Предыдущий опыт «нормализации» – Венгрия в 1956 г. – показывает, что Москва может попытаться компенсировать применение силы уступками той стране, которая ему подверглась. Оккупированная Чехословакия не может поставить под угрозу статус-кво, но ее руководители, которые предстают в глазах соотечественников не иначе как «коллаборационистами», могли бы попытаться получить у Москвы компенсацию за свое подчинение, чтобы изменить систему изнутри. «Гуляш-коммунизм» (кадаризм), изобретенный венграми, станет этому доказательством, и генерал де Голль оценил его по достоинству.

Несмотря на внешнее приятие Пражского переворота, его отрицательное влияние на франко-советские отношения и на внешнюю политику Франции быстро дало о себе знать. На пресс-конференции 9 сентября 1968 г. генерал де Голль прямо осудил советский тоталитаризм: «Франция, – говорит он, – хочет донести до “великого русского народа, естественного союзника Франции”, что ожидает от него гораздо большего, чем видеть, как он замыкается на себе и порабощает свои государства-сателлиты за оградой всеподавляющего тоталитаризма». И он вновь говорит о своей вере в мощное освободительное движение, которое поднимет народы и на которое у идеологий нет другого ответа, как только навязать свое господство. «Никакая идеология, и в частности коммунизм, не может одержать верх над национальным чувством; принимая во внимание всеобщее стремление к прогрессу и умиротворению, уже слишком поздно, чтобы добиться разделения Европы на два противостоящих блока в долгосрочной перспективе»169.

После этого наблюдается явное сокращение контактов между Москвой и Парижем. Между этим моментом и отставкой генерала де Голля не состоялось ни одного визита на высшем уровне. «Большая комиссия» собирается в январе 1969 г., и по этому поводу генерал де Голль принимает 7 января ее советского председателя Кириллина. Запланировано лишь несколько визитов, связанных с экономическим (Патоличева, министра внешней торговли, в Париж в апреле 1969 г.) и научным (Галле, ответственного за научно-исследовательскую работу и ядерные вопросы, в Москву в мае) сотрудничеством. Без сомнения, генерал де Голль не хотел оборвать все контакты с Москвой. В ноябре он дважды принимал посла Зорина. В ходе их второй встречи 28 ноября Зорин передал ему предложение Косыгина в сфере экономического и политического сотрудничества, и в частности объявил о крупном заказе промышленных товаров, чтобы улучшить франко-советский торговый баланс, являющийся предметом серьезного недовольства французской стороны.

Для Франции 1968 г. заканчивается плохо. Она ослаблена с финансовой точки зрения из-за международного валютного кризиса. Развязка «Пражской весны» и мая 1968 г. также оказала отрицательное влияние на авторитет генерала де Голля. В своих «Мемуарах» Этьен Манак приводит следующие слова одного опытного дипломата: «Наступило время травли. Все расхрабрились и нападают на него. Ход событий свел на нет его политику»170.

Не отказываясь от разрядки, генерал де Голль немного смягчил свою западную политику. Это стало возможным благодаря избранию Никсона президентом в ноябре и эволюции американской политики. Париж и Вашингтон нашли общий язык по одной общей проблеме. Переговоры с Ханоем, открытые в Париже весной 1968 г., успеху которых Франция оказала очень значительное содействие, способствовали ее сближению с США. Официальный визит нового американского президента в Париж в феврале 1969 г. свидетельствовал о возвращении консенсуса, который также проявлялся в некотором стратегическом пересмотре. В ноябре 1968 г. Франция поддерживает резолюцию Совета НАТО по поводу расширения советского военно-морского присутствия в Средиземном море. Советское руководство предупредили о том, что «всякое вмешательство, прямо или косвенно влияющее на ситуацию в Европе и Средиземном море, повлечет за собой международный кризис»171. И как только документ принят, французские силы, развернутые в Атлантическом океане, направляются в Средиземное море для поддержки сил НАТО. Наконец, 4 апреля 1969 г. генерал де Голль продлевает членство Франции в Североатлантическом договоре!

В то же время генерал де Голль пытался, в рамках той же политики поворота на Запад, возобновить отношения с Великобританией. В условиях экономического кризиса 1968 г. развивается идея расширения Европы, а Андре Фонтен, будучи весьма прозорливым комментатором, высказал мысль, что Париж и Лондон «должны найти средство оказать друг другу помощь, как слепой и парализованный из известной басни»172. К относительной срочности экономического характера добавлялся человеческий фактор. Мишель Дебре, сменивший Мориса Кув де Мюрвиля в Министерстве иностранных дел, – убежденный англоман, подталкивавший генерала де Голля к этому примирению. Из-за череды недоразумений, возможно связанных с глубиной обиды англичан на де Голля, который закрыл для них двери Общего рынка, переговоры проваливаются. Чувство глубокой горечи оставило у де Голля «дело Соумса», о котором он сделает следующий комментарий: «С Великобританией невозможно серьезно работать»173.