В комнате для допросов жутко холодно. Я бы цинично предположил, что это тайный полицейский способ разговорить людей, однако полицейские были очень добры и принесли мне кофе и кусок бисквита из своих запасов. Многие из них – поклонники отца и любят его шоу. Я с радостью обмениваю его славу на еду. Честно говоря, я не помню, когда в последний раз ел; на вкус бисквит похож на манну небесную.

– Итак, Эдвард, – говорит детектив, присаживаясь напротив, – расскажи мне, что сегодня произошло?

Я открываю рот, чтобы ответить, и тут же захлопываю. В конце концов, годы повторов сериала «Закон и порядок» по тайскому телевидению кое-чему меня научили.

– Я требую адвоката, – объявляю я.

Детектив кивает и выходит из комнаты.

И не важно, что у меня нет адвоката.

Но мгновение спустя дверь снова открывается, и входит мужчина. Маленький и жилистый, с черными волосами, которые то и дело падают ему на глаза; на нем костюм и галстук, а в руках портфель. Я не сразу узнаю его, потому что видел всего один раз – два дня назад, когда он привез в больницу близнецов повидаться с матерью.

– Джо, – выдыхаю я.

Вряд ли я когда-либо был так счастлив кого-то видеть. Я совсем забыл, что новый муж матери занимается юридической практикой. Я и раньше совершал глупые, импульсивные поступки, но наручники на меня надели впервые.

– Мне позвонила твоя мать, – говорит он. – Что, черт возьми, там произошло?!

– Я не толкал медсестру, что бы они ни говорили. Она упала, когда я… – Я замолкаю.

– Когда ты – что?

– Когда я вытащил из розетки вилку аппарата искусственного дыхания, к которому подключен отец, – заканчиваю я.

Джо устало опускается на стул:

– Мне нужно знать почему?

Я качаю головой:

– Я собирался пожертвовать органы отца, потому что он так хотел, – он был донором, согласно водительскому удостоверению. Я лишь хотел исполнить его последнюю волю, понимаете? Но не успели врачи приступить к процедуре, как в палату ворвалась Кара и устроила скандал. Как будто это касается ее больше, чем отца.

– Судя по тому, что рассказала Джорджи, Каре не нравилась идея прекращения жизнеобеспечения. Ты должен был это знать.

– Вчера она сказала мне, что больше не в состоянии справляться с происходящим, что она не может даже разговаривать с врачами об отце, не говоря уже о том, чтобы принимать решение. Я не пытался никому навредить. Я хотел помочь…

Джо поднимает руку, заставляя меня замолчать:

– Что именно произошло?

– Я нагнулся и схватил шнур питания аппарата ИВЛ. Но я не толкал медсестру, просто она стояла между мной и аппаратом. Я только вытащил вилку из розетки, чтобы выключить его. Потому как именно это мы и собирались сделать.

Джо не просит у меня никаких объяснений. Молча выслушивает факты и принимает за чистую монету.

– Это всего лишь мелкое преступление, с таким можно выйти под залог, – говорит он. – В нашем штате, если нет прошлых судимостей и поблизости живут члены семьи, тебя могут освободить под собственное поручительство. Конечно, ты давно здесь не жил, но мы что-нибудь придумаем.

– И что мы будем делать дальше?

– Я приглашу офицера, принимающего поручительство, а там посмотрим.

Я киваю:

– Джо… э-э-э… у меня нет денег, чтобы внести залог.

– Ничего, посидишь с близнецами, чтобы я наконец получил возможность побыть наедине с моей прекрасной женой, – отвечает он. – Серьезно, Эдвард. С данной минуты твоя задача – не высовываться, вести себя тихо и позволить мне все устроить. Без вспышек. Без героических поступков. Понимаешь?

Я снова киваю, хотя мне не нравится быть кому-то обязанным. Я так давно прокладывал собственный путь, что сейчас чувствую себя уязвимым, как будто оказался голышом посреди оживленной улицы.

Когда он встает, чтобы пойти за офицером, я внезапно понимаю, что мне так нравится в Джо Нг.

– Вы первый человек, кто не сказал, как он сожалеет о случившемся с моим отцом, – вслух размышляю я.

Он останавливается на пороге:

– Весь мир знает твоего отца как талантливого специалиста по охране природы и исследователя дикой фауны. Я же знаю его как человека, который отравил Джорджи жизнь и разрушил брак ради кучки воспеваемых им собак, – прямо говорит Джо. – Я с удовольствием буду защищать тебя в суде. Но сделаю это не из-за любви к Люку Уоррену.

Впервые за много дней я улыбаюсь:

– Мне подходит.

Крохотная камера предварительного заключения в полицейском участке плохо освещена. На стене напротив висит несколько пожелтевших плакатов и календарь «Агвей» за 2005 год. Я заперт в камере в ожидании офицера по поручительству.

Отец часто говорил, что животное будет чувствовать себя в неволе, только если его дом похож на клетку, а не на территорию с четкими границами. Дело в отсутствии природного мира, а тот факт, что пространство ограниченно, не играет большой роли. В конце концов, животных не разлучают с семьей, и единственное, что меняется, когда волки оказываются в неволе, – их способность защищаться. Они становятся уязвимыми, как только оказываются за оградой.

Но если разнообразить вольеры, стая может счастливо жить в неволе. Если проигрывать записи воя соперничавших стай, самцы объединятся против предполагаемой угрозы. Если периодически менять среду, в которой они живут, или проигрывать одновременно вой нескольких стай, самкам приходится принимать решения на ходу, чтобы обеспечить безопасность стай. Разделить стаю? Сменить вой? Исследовать пространство вокруг вон того нового булыжника? Если разнообразить охоту, а не просто засовывать добычу в вольер, где она без вариантов будет убита, можно научить волков, как вести себя против хищника в дикой природе. Если в естественной среде волк убивает одно животное за десять охот, то в неволе нужно держать его в неведении, добудет ли он сегодня пищу. В целом клетка перестает ощущаться клеткой, если удастся убедить волков, что им для выживания необходима семья.

Я слышу шаги, встаю и хватаюсь за решетку, ожидая, что наконец-то прибыл офицер, который выпустит меня под залог. Вместо этого в камеру врываются алкогольные пары задолго до того, как я вижу их источник – пьяного мужчину, которой стоит только благодаря полицейскому. Он раскачивается взад-вперед, красный и потный, и я почти уверен, что вижу следы рвоты на клетчатой фланелевой рубашке.

– Привел тебе соседа по комнате, – сообщает полицейский и открывает металлическую дверь, так что пьяный, пошатываясь, заходит внутрь.

– С Новым годом, – заявляет он, хотя на дворе февраль.

И падает лицом вниз на цементный пол.

Я осторожно переступаю через него.

Однажды, когда мне было лет десять, я сидел под пустыми трибунами возле волчьего вольера в Редмонде. Летом