летящие по снегу, крепости туркам не придавали. Все чаще стали раздаваться крики «Урус, дур – пощади»! Конники спешивались, поднимали руки. Вскоре все закончилось. Пленных строили, уводили в сторону деревни. Гусары и казаки ловили лошадей, лишившихся всадников. Добивали раненых лошадей и несли раненых и убитых людей к медицинской линейке. Остановил коня возле лекаря в красной феске. Короткая трубка в зубах давно потухла. Перчатки до локтей и кожаный фартук, мокрые, должно быть, от крови, но вид невозмутимый – гвардия!

– А-а, пластун, дружище. Товарищ ваш ушел туда, – он показал на зарево, никакой возможности удержать, да и не ко времени. Надеюсь, вы меня понимаете. Помощь нужна?

– Казака моего саблей зацепили.

– Зашьем, перевяжем, только если обратится, а то они все больше дедовскими способами лечатся.

Не стал говорить, что тоже этим способам больше доверяю. Перезарядив все, что нужно, шагом повел всхрапывающего кабардинца к уже догорающей усадьбе. Жестоко разобрались братушки с турецкими женщинами. Ну да не мне их судить. Ивана жалко, совсем теперь с глузду съедет.

11.2

Порыв гудящего горячего воздуха перехватил дыхание, переполняя легкие едким дымом. Не выдержав, закашлялся, размазывая слезы, пот и сажу по лицу. Поскользнулся и, махая руками, с удивлением посмотрел на зажатый в кулаке веблей. Когда вытащил револьвер? Ничего не помнил. Словно костер горел не впереди, а внутри меня, поглотив полностью разум.

Ноги уверенно месили снег, неся тело вперед, к пожарищу.

Где же ты, Малика? Где?

Я стоял на краю пожарища, смотря на осевшие головешки – все то, что осталось от большого дома. Жар лизнул лицо, и я отшатнулся, чувствуя, что напрочь лишился бровей и ресниц. Отчаяние постепенно охватывало меня.

Я стал оглядываться по сторонам, только сейчас понимая произошедшую трагедию.

Звуки медленно нарастали. Частая стрельба сменялась дикими криками, звоном металла и ржанием лошадей. Где-то шел бой. На краю пожарища метнулось навстречу ко мне несколько теней, и я машинально разрядил в них револьвер.

– Демоны… – прошептал я, смотря, как тени, успокоившись, разметались кулями на почерневшем снегу, и тут же как можно громче позвал: – Малика!

Звук моего голоса потонул в скрипе падающих балок. Огненные искры снопом ударили в черное небо.

– Малика! – отчаянно крикнул я.

Нет. Надо не думать о плохом. Айдын-бей, верный десятник, должен был помочь и укрыть свою молодую госпожу. Где? Куда могла деться стайка перепуганных старух и женщин? Далеко бы они не ушли. Если только…

Я снова огляделся.

Точно. К доктору и отправились. Куда же еще? Не помня себя, кажется, вихрем долетел до темного дома, где только в одном окошке тускло горела свеча. Ставни прикрыты, ничего не видно. Стукнул в низкую дверь рукояткой револьвера, думал, заперто – оборону держат, пережидают опасное время, а она заскрипела, отворяясь, давая проход во мрак.

Вслушался в темноту. Тихо. Страшно так стало, даже передернуло.

Посмотрел на ставни со щелью, вычисляя направление – в какой комнате могут быть люди, и пошел в темный дом, шепча громко:

– Малика.

Нет, не так. Надо взять себя в руки. Пот – липкий, с копотью – стереть со лба. Негоже перед любимой в таком виде представать. Уверенным надо быть – слабость не показывать.

– Мадемуазель Малика! Где вы? Это я, граф Суздалев. Спасти вас вернулся.

Тишина. Даже половица нигде не скрипнет.

– Малика! – отчаянно закричал я. – Малика! – Я заметался по черному коридору, теряясь в ориентации, роняя вещи, звеня ведрами, путаясь в хламе. Тьма плотно сковывало тело, тисками сжимала голову, раздавливая виски.

– Малика!

– Да нет ее здесь, – раздался совсем рядом знакомый голос. Я стоял перед очередной дверью, из-под которой слабо выбивалась полоска света. Сердце учащенно билось.

– Как нет? – тихо спросил я, прислонясь головой к холодным доскам. Жар не уходил в щербатое дерево. Щеки горели. Не понятно – или опалило меня сильно, когда жар в лицо пыхнул, или совсем плохо стало. Ноги подкашивались.

Меня услышали, ответили:

– Так и нет.

Я толкнул дверь. Открылась она легко, без скрипа, плавно и до конца.

За грубым длинным столом сидел бледный доктор. Плешивый мужичок устало вздохнул и откинулся на стул, продолжая цепко держать стакан, наполненный коньяком. На столе, одетая в белое платье, фату и с венком на голове, лежала Иванка. И хоть скрыта полностью от глаз, я ее сразу узнал.

– Вот, Иванка, пришел все же проститься, а ты переживала. Заходите, шевалье. Налейте себе сами, стакан там. И раскурите мне папироску, очень прошу.

Я рукой с зажатым в ладони револьвером усиленно зачесал лицо, не веря в наваждение. Покосился глазами в сторону полки, где стояла початая бутылка бренди и стаканы. Выпить не мешало, но не хотелось.

– Где мадемуазель Малика? Я за ней.

– Знаешь, а я ведь тебя не прощу. Умирать стану – и не прощу.

– Да на что мне ваше прощение, сударь? Ответьте мне, где мадемуазель Малика?!

– Я ведь единственный, кто тебя не простит. Бабы – они не такие. Они простят. Жить будете дальше, граф, и не тревожиться.

– Где Малика? – прошептал я.

Доктор хмыкнул и тут же скривился, на губах запузырилась кровь. Болгарин поморщился, продолжая цепко держать стакан, другую руку сунул себе за сюртук. Достал большой окровавленный платок, поискал чистое место и обмакнул себе краешек рта. Скомкал тряпицу, бросил вперед, попал на лежащую Иванку, дернулся было снять с тела, но остался на месте. Вновь кровь появилась у краешка рта. Теперь уже не вытирал. Тоненькая струйка стекала по подбородку на грудь.

– Жизнь такая несправедливая. Я ведь выскочил, когда крики услышал. Даже ружьишко свое взял. Только патроны к нему забыл. А меня спрашивать никто не стал. Как дали вилами в бок, так и пригвоздили к забору. И, думаешь, кто? Малайкин сын. Я ведь у нее роды принимал. Пуповину ему перерезал. – Доктор опять хмыкнул. Посмотрел на стакан. Нахмурился. – Как бабочку прикололи. Болгары – меня, болгарина. Золото страны. Интеллектуальное богатство будущей свободной Болгарии. Да сколько я им добра сделал. Сколько от смерти спас! Судьба – злодейка. – Доктор закрыл глаза. Встрепенулся. Подобрался весь, лицо заострилось. – Чтоб не помешал кусок земли своим считать. Так висел и слушал, как Домла, Йамур, Малика вместе прислугой в огне сгорают, пока крики не затихли. Дергался. Не сдох. Слез как-то. Сюда добрел. А куда еще? Здесь Иванка, бренди мое. Здесь все мое.

Я взял стакан, прошелся на ватных ногах, сел рядом на стул.

– Им сейчас хорошо. – Доктор кивнул на Иванку. – Небось танцуют уже в райских кущах, кружатся в хороводе, смеются. Как думаешь, цветы там какие? Выше