доктор и, тряхнув головой в красной феске на прощанье, убежал к своим больным. Я, проводив его изучающим и прицельным взглядом, осторожно шагнул в большую комнату. На подоконнике синяя чашка с золотой каймой и блюдцем таким же, забытая. Тут же ложечка блестящая. Вот, значит, чем интересовалась сорока-воровка. Что ей чужие людские беды – насущное волнует, живет одним днем. В печи с кафелем резным, украшенным однотипными сценами из жизни Геракла, дрова потрескивали. Стало сразу жарко. Воздуха не хватает. Поручика же знобит, видно. Выскобленная половица тихо скрипнула, но граф и на этот звук не обратил никакого внимания, продолжая лежать под одеялом неподвижно.

– Иван Матвеевич! – как можно бодрее сказал я, сразу атакуя. – Готов ли ты? Ставка не может ждать!

Одеяло слегка сдвинулось, открывая бледное лицо Суздалева.

«Ну хоть выбрит, и то ладно». Улыбнулся ободряюще. Граф не смог сдержаться, но улыбка его была мимолетной. От такой кошки заскреблись на душе, выглядел Суздалев безжизненно и на мир смотрел потухшими глазами, словно в огне не шашка сгорела, а сам поручик. Черные круги под глазами особо выдавались на бледном лице.

– Я, сударь мой любезный, всегда готов. Для меня война – как бал. А бал – как война. Люблю визиты. – Граф тяжело сел, и койка под ним слегка прогнулась, одеяло съехало на пол. Поднимая байковую материю, Ванятка хмурился, тяжело дыша и натужно справляясь. Да, не танцор, но нрав упрямый. Поручик вздохнул, справившись с нелегким делом, спрашивая:

– Николай Иванович, а нет ли у тебя папироски? Уши пухнуть начали, так курить хочу. Табак быстро скурили. Соседи дымят как паровозы. Не успеваю в таких соревнованиях.

– На свежий воздух тебе надо для бодрости, друг мой. Там и папироску найдем. Пошли уже?

Нашли папироску. На крыльце стояли знакомцы из Гродненского гусарского полка. Штаб-ротмистр навещал своих и, кажется, рад был встрече, пригласил сразу в офицерское собрание, показывая на дом из красного кирпича с высоким цоколем, где расквартировались гвардейские офицеры. Граф оживился, и мне пришлось придержать чужой порыв, напомнив, что идем к генералу Гурко, а не в карты играть и книги читать. Хотя от гуляша бы не отказался – в животе тревожно заурчало, – да кто тут умеет готовить настоящий гуляш. О доброй еде придется забыть до поры до времени.

Услышав имя прославленного военачальника, штаб-ротмистр привычно вытянулся, машинально застегивая петлицу, кивнул, говоря, давая свою оценку:

– Славный генерал. Честь великая идти на такой прием. В войсках его высокопревосходительство обожают.

Мне стало интересно, и хоть знал, молва-то кругом ходит, попытался уточнить у гвардейца, в чем честь и слава полководца. Тот, не заметив подвоха и нисколько не оскорбившись чужим невежеством, с жаром говорил, продолжая:

– Во время похода через Балканы генерал Гурко всем подавал пример выносливости, деля наравне с рядовыми солдатами все трудности перехода. Лично руководил подъемом и спуском артиллерии по обледенелым горным тропам. А тех, кто роптал, отсылал назад. Вы представить себе такое можете? – При этом глаза его блестели, как у влюбленного гимназиста. Чужое обожание меня позабавило. – Представляете? – Гусар нервно ударил плеткой по голенищу. Был он готов умереть за командира и идти с ним хоть в преисподнюю к дьяволу.

Я не мог представить, хоть и имел богатое воображение, но генерала зауважал еще больше. Гвардеец заводился от своих речей, и было видно, что очень гордится своим командиром. Тряхнул золотым шнурком с узлами, спрашивая:

– А знаете ли вы, граф, – штаб-ротмистр словно игнорировал мое присутствие, обращаясь к другу как к более равному, – что назначение генерала Гурко командующим войсками гвардии и кавалерии вызвало большой переполох в главной квартире? Ведь там чины и фамилии были познатнее.

– Слышал, – равнодушно ответил поручик, пыхтя папироской и мрачно думая о своем. Не радовал его день, легкий морозец, общество и предстоящая встреча с генералом. Был он равнодушен к мирскому. Витал в другом мире, видя свои печальные видения. Штаб-ротмистр и этого не заметил, а я вздохнул. Гусарский офицер, приняв это за мою обиду, поспешно сказал:

– Вы с другом, граф, приходите к нам вечером гостями почетными. На собрании, почитай, все будут. Закатим пирушку! И барышни будут в конце. Цыган только не нашли. – Гвардеец искренне сожалел о проступке. – Знатное сражение выиграли. И вас заодно послушаем.

– Непременно заявимся.

– Хандру лечить, – многозначительно добавил я, и мы встретились глазами с штаб-ротмистром. Странно, что он не сказал и не передал смысл слов обращения Гурко к солдатам и офицерам. Ведь об этом в войсках много толку ходило. Я, имея цепкую память, вспомнил выдержку обращения к офицерам, которая меня так зацепила: «Господа, я должен вам сказать, что люблю страстно военное дело. На мою долю выпала такая честь и такое счастье, о которых я никогда не смел и мечтать: вести гвардию в бой. Для военного человека не может быть большего счастья как вести в бой войска с уверенностью в победе, а гвардия по своему составу и обучению, можно сказать, лучшее войско в мире…» С этим я мог поспорить, кто лучшее войско, да только никто не спрашивал меня. К солдатам обращение было проще, и главное заключалось в этом: «О вас, гвардейцы, заботятся больше, чем об остальной армии. Вот вам минута доказать, что вы достойны этих забот…» И видит бог, они доказывали в каждом бою.

Приглашение на приватную аудиенцию к генерал-адъютанту Гурко волновало кровь. Это даже не приятно, это как к чудодейственной иконе прикоснуться. Лихой конник, хоть не казак, а из гусар, пользовался у всех лошадников большим авторитетом. Даже просто встретиться и поговорить с вельможей такого уровня – успех, не снившийся кубанскому старшине.

И вот я, никому не известный сотник, приглашен поговорить «без чинов» с Иосифом Владимировичем. Конечно, доклады, что жизнь графа Суздалева, старинного рода, спас какой-то кубанский казак, который помог с небольшими потерями уничтожить турецкий эскадрон, сыграли свою роль. Но будем честны, господа, розданные гроши и подарки в этой пьеске были не менее полновесны: кому коня, кому седло, кому и пистоля американского хватило.

– Честь имею, господа, до вечера. А сейчас дела в эскадроне ждут неотложные, – откозырявши, штаб-ротмистр легко сбежал со ступенек и легким пружинистым шагом направился к конской привязи.

Надо и нам спешить – приглашение получено, приближается указанное время, пора предстать перед светлейшими очами. Я уже видел, как недобро шевелятся роскошные бакенбарды генерала, и чуть ускорил шаг, задавая темп. Суздалев поспешал, сопел, но не возражал. Такими и прошли через адъютантов. А когда стали представляться, граф учудил, то ли морозец сыграл свое дело,