– Мне надо чем-то занять голову. Как там, кстати, у вас дела?

– Нормально. Только без тебя скучновато.

– Посетителей не прибавилось?

– Пока нет, но, уверен, и с этим все будет в порядке.

Агнес понимала, Калле не хочет ее расстраивать.

– Лола больше не приходила? – Ей было приятно говорить про ресторан, словно таким образом она понемногу возвращалась к прежней жизни.

– Нет. Она уже три раза у нас была. Вряд ли еще придет. Теперь остается только ждать статью.

Какое-то время оба молчали. Затем Агнес сказала:

– Возможно, я сегодня вечером к вам загляну. Я правда хочу побыстрее снова начать работать.

– Да хоть завтра выходи, если тебе так хочется. Пернилла и Хенрик возражать не будут. Но помни, тебя никто не торопит. Поступай так, как тебе лучше.

– Спасибо, Калле. Я так и сделаю.

Чуть позже позвонила Луссан. Они договорились встретиться в восемь часов в ресторане. Агнес была тронута: какие у нее хорошие друзья. Потом подумала о сестре. В те дни, когда они дежурили в больнице, Юнас мало говорил, но они постоянно чувствовали его присутствие. Он привозил и увозил их на своем старом «форде», покупал в китайском ресторане еду, чтобы они не сидели на одних бутербродах из больничного кафетерия. Агнес видела, как, переночевав дома, Мадде возвращалась с новыми силами. Рядом с ней был человек, который помогал и поддерживал. Так же, как это делали сейчас для Агнес ее друзья. А отец? Откуда ему взять сил? Сумеют ли его поддержать соседи и бывшие товарищи по работе? Агнес и рада бы ему помочь, но она живет в Стокгольме. И не может навещать его каждый день. Конечно, она будет ему звонить. Зато Мадде живет недалеко от отца. И им придется помогать друг другу.

Агнес пришла в ресторан за полчаса до назначенного времени. Едва переступив порог, она ощутила, как мучившая ее боль немного отступила, на какое-то мгновение на душе у нее стало почти радостно. Пернилла поспешила ей навстречу и обняла ее, следом подошел Калле и тоже обнял. Агнес заглянула в кухню, поздоровалась с Филипом. Он кивнул ей и что-то пробормотал. Она расслышала только «Сочувствую… мм… твоей мамы».

Когда она села в баре дожидаться подругу, Калле сел рядом и погладил ее по щеке:

– Бедняжка.

Этого оказалось достаточно, Агнес почувствовала, что, того гляди, расплачется.

– Перестань меня жалеть, – сказала она. – Я этого не выдержу.

– Ладно, тогда я попрошу тебя не раскисать, потому что, после того как напечатают отзыв Лолы, нам без тебя не справиться.

Агнес рассмеялась, поспешно смахивая покатившуюся по щеке слезу:

– Ты так уверен, что отзыв будет положительный?

– По крайней мере, мы очень старались. И насколько я могу судить, все было как надо. А как по-твоему?

– Мне тоже так кажется. – Она вспомнила вечер, когда Лола приходила с французом, ее колючий взгляд. – Надеюсь, мы ни в чем не ошиблись. Во всяком случае, еда была на высоте.

– Когда ты думаешь приступить к работе?

– Хоть завтра. – Заметив в глазах Калле сомнение, она продолжила: – Я серьезно. Похороны в пятницу, так что в пятницу и в субботу вам придется обойтись без меня, но после этого, надеюсь, смогу работать как обычно.

И все равно Калле смотрел на нее с недоверием.

– Агнес, ты только что потеряла мать. Ну зачем так торопиться?

– Хватит со мной сюсюкаться. – Она вновь почувствовала в горле комок, еще чуть-чуть – и она заплачет.

Калле сдался:

– Ладно. Значит, договорились: ты работаешь в среду и четверг, а потом выходишь в воскресенье.

В этот момент появилась Луссан. Калле извинился и вернулся на кухню.

Подойдя к Агнес, Луссан крепко обняла подругу и долго не отпускала. Агнес пришлось снова смахивать слезы.

– Все пройдет, моя девочка, – сказала Луссан, наконец освободив Агнес из своих объятий. – Все пройдет. Так уж устроена жизнь.

Кому, как не Луссан, было об этом знать.

Вошедшая в ресторан пара устроилась в баре по соседству с Агнес и Луссан. Женщина без умолку болтала и громко смеялась непонятно над чем, потому что ее кавалер и двух слов не произнес.

Агнес покосилась на них и, повернувшись к Луссан, спросила:

– Ты не возражаешь, если мы немного прогуляемся?

– Нисколько.

Они оделись и попрощались с Перниллой. Выйдя из ресторана, они свернули направо и пошли по Сконегатан в сторону площади Нюторьет. Какое-то время обе молчали, потом Агнес спросила:

– Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мама?

– Четырнадцать.

– Отчего она умерла? – Они давно дружили, но эту тему никогда не обсуждали. Как-то не было повода. Луссан сказала, что ее мать умерла, и Агнес этого было достаточно – о чем тут еще можно говорить. Во всяком случае так она относилась к подобным вещам тогда, в своей прежней жизни.

– Передоз.

– Наркотиков? – Агнес остановилась. Она знала, что Луссан из неблагополучной семьи, но наркотики… Ей вдруг стало ужасно стыдно. Какая же она была эгоистка, ей даже в голову не пришло расспросить подругу о ее матери!

Луссан двинулась дальше.

– Нет, она была не из тех, что собираются на Сергельсторьет. С ней было сложнее. Все началось после моего рождения. Послеродовая депрессия. Врач выписал ей таблетки. Потом таблеток потребовалось больше. Потом еще больше. Иногда она делала перерывы, обещала не принимать этих лекарств. Например, когда родился мой младший брат, она почти три года держалась, но потом опять впала в депрессию.

– И врачи не глядя выписывали ей эти таблетки?

– Можно сказать, что так. К тому же она научилась хитрить. Как только с одним врачом начинались проблемы, она переходила к другому. Лейф, мой отчим, отец Еспера, несколько лет ни о чем не подозревал. А узнав, пытался бороться, один раз даже запер ее в квартире, когда у нее кончились таблетки. Но она сбежала. Спустилась с третьего этажа по балконам, а потом спрыгнула с четырехметровой высоты. – Луссан замолчала. – Однажды в субботу она была дома одна и проглотила сразу целую пригоршню таблеток. В воскресенье мы вернулись и нашли ее уже мертвой.

– Самоубийство?

– Да. Или отчаянная попытка облегчить невыносимые душевные муки. Хотя, наверно, это одно и то же.

Они прошли Нюторьет, перешли на другую сторону улицы и стали медленно подниматься по узкой деревянной лестнице, ведущей к парку. В сгустившихся сумерках птицы продолжали распевать свои весенние песни.

– А что стало с тобой?

– Мы с братом остались с отчимом. У меня как раз переходный возраст, сладу со мной никакого. Отчим терпел меня года два. Только и делал что кричал: «Луиза, делай так! Луиза, не смей делать эдак!» Когда мне исполнилось семнадцать, я ушла из дому.