И умоляющий взгляд.

К этому времени я успел вернуться на свое подворье, промерзший и усталый. А куда деваться, если требовалось срочно провести зачистку столицы от выпущенного по амнистии по случаю свадьбы государя разбойного люда. Кого-то стрельцы пристрелили, пока брали под охрану дома, где жили поляки, кого-то повязали, но разбежаться успело куда больше. И кому ее проводить, если в этом мире один я, да и то примерно, вскользь, по рассказам, услышанным во время собственной службы в десанте от боевых офицеров, имел кое-какое представление, как ее осуществлять. Вот и пришлось на первых порах взять руководство на себя.

Действовали стрельцы вежливо, поскольку я предупредил их, что народ, в чьи избы мы будем заходить, преимущественно мирный и законопослушный. И если дом убогий, полуразвалившийся, то это еще не говорит о том, что в нем скрывается разбойный народец. А посему надлежит обращаться учтиво и с вежеством.

Кое-кто из сотников недовольно поморщился. Пришлось растолковать, что такое обращение с людьми полезно для дела. Коль повести себя с хозяином уважительно, он выложит все, что знает, и о своих соседях, да и вообще о творящемся вокруг. Ну и сам это продемонстрировал.

Один раз и впрямь помогло. Польщенный сверх меры таким обращением некто Гавря сын Петров подсказал, что в доме напротив уже с неделю разместились какие-то бражники, ежели не сказать хуже. Я насторожился, распорядившись в дополнение к выставленному общему оцеплению добавить пару десятков, и не зря. Удалось нам накрыть первую московскую «малину», притом с поличным, судя по изъятым золотым побрякушкам, явно взятым при грабеже иноземцев.

Закончив с небольшой улочкой — всего-то полтора десятка домов, — я повернулся к сотникам, сопровождавшим меня:

— Суть поняли?

Они дружно закивали.

— Тогда берите соседнюю улицу и сами точно так же обучайте своих десятников. Но всех еще раз предупредить: коль стрельцы вздумают отнимать у хозяев что-нибудь приглянувшееся, кара будет суровая. Насилия над людом я не потерплю. Плахи не обещаю, но спуску провинившийся пусть не ждет. — Я призадумался, прикидывая наказание. — Впятеро с него возьму, так и передайте остальным.

Вернувшись на свое подворье, я чуть не ахнул, восхитившись стремительностью отделки новой избы. Все-таки молодец у меня Багульник. Всего за восемь часов светлого времени успел и сруб поставить, а мастера уже и полы настелили, и печку сложили. Прямо-таки космическая скорость. Более того, я даже успел обстоятельно «помолиться» в холодной «молельной», в смысле поработать в своем кабинете, стены которого по моему распоряжению Багульник густо увешал иконами, благо их было предостаточно и куда больше, чем до пожара — помимо спасенных и укрытых от огня в подвале, бояре, Годунов и патриарх прислали мне еще чуть ли не полтора десятка. Получился весьма внушительный иконостас — две стены оказались заняты ими снизу доверху. Шкаф для бумаг соорудить не успели, но стол для чтения псалтыря и прочих богоугодных книг имелся. Вот за ним-то я работал, накидывая перечень неотложных дел, которыми надлежало заняться с самого утра, а кое-чем и сегодняшним вечером.

Как раз минут за десять до прибытия пана Мнишка я ощутил, что в комнате стало заметно теплее. Во всяком случае, пар изо рта не шел. Заглянувший Дубец сообщил, что с печкой управились, затопили на пробу, вроде не дымит, и он уже поставил на огонь воду для кофея, которая вот-вот закипит. И тут, как назло, пожаловал ясновельможный. Жаль, но делать нечего, придется ехать.

— А как с кофеем быть? Заварил, — озаботился стоящий подле печки Дубец и кивнул на небольшую глиняную кружку, от которой явственно благоухало. — Али опосля?

— Опосля не будем — аромат не тот, и вкус тоже, — возразил я. — Да и согреться не помешает, а то промерз на улице, а баньку пока не поставили. Вот простужусь, и некому станет за порядком в Кремле следить, верно? — обратился я к Мнишку, предложив: — Как насчет чашечки, ясновельможный пан? Надо бы опробовать первый дар новой печки.

Тот замялся, но, посчитав, что отказываться невежливо, кивнул и присел напротив, оценивающе оглядывая мои хоромы. Судя по явно написанному на лице разочарованию, он ожидал более роскошной отделки. Ну да, особо любоваться пока нечем — добротно, крепко, но очень грубо. Ни тебе ковров на полу и стенах, ни… Впрочем, легче перечислить то, что имелось. Про обязательный атрибут в виде иконостаса с лампадой умалчиваю — он само собой. Два стола. Один подле печки, на нем стояла пара чугунков, горшок с торчащими из него ножами, ложками и большой поварешкой, малый бочонок с медком, пяток мисок да две сковороды; и второй, обеденный, посреди комнаты. Помимо них четыре лавки, из них две у стен, а две у стола, вот и все. Ах да, еще дубовое ведро с колодезной водой и плавающим сверху ковшиком. Ну и печка, про которую я упомянул чуть раньше. Она тоже смотрелась весьма убого: то тут, то там торчат неровные углы кирпичей — обмазать-то не успели, не говоря про побелку. И впрямь скудно. Но мне и такое в радость, если вспомнить, что вчера, кроме пепелища, у меня ничего не было.

Пил пан Мнишек кофе робко. Скорее не пил, а демонстрировал, касаясь кружки одними губами.

— Понимаю, горько с непривычки, — сочувственно заметил я и распорядился подать ясновельможному мед. Сам продолжал размышлять, о чем Марина Юрьевна может меня спросить и как мне ей отвечать.

Нет, если бы дело касалось действительно безопасности, голову ломать ни к чему. Крупные заговорщики сутки как на том свете, а мелкие сидят в двух кремлевских тюрьмах, расположенных в подземельях Константино-Еленинской и Благовещенской башен. Хотя и тут лучше напустить туману для важности. В конце концов, кто знает, кого я со стрельцами разыскивал на самом деле по Москве — татей или воров?

Однако предстояло ответить и на другие ее вопросы, которые она непременно мне задаст, притом весьма щекотливого характера, а к ним я был не готов. А то, что Марина Юрьевна мне их задаст, и к гадалке не ходи. Попутно успел отметить, как мудро она поступила с вызовом. Теперь для всех прочих визит к яснейшей — исключительно моя инициатива.

Бережет, стало быть, своего тайного агента.

«Предположим, скажу, будто выбрал ее сторону, — гадал я, машинально кивая Мнишку, принявшемуся трещать, рассказывая, как обставлен его дом в Самборе, и суля послать гонцов и привезти для меня оттуда и то, и другое, и третье. — Тогда она обязательно спросит и о другом. Например, потребует конкретной помощи в том, чтобы…» Я задумался, потирая лоб.

— Пан меня не слушает? — донесся до меня чуть обиженный голос Мнишка.

— Отчего же, — пожал плечами я. — И не просто слушаю, но попутно и восторгаюсь богатством покоев ясновельможного пана. А что, неужто ковры и впрямь из самого Гюлистана?

— О-о-о, — закатил глаза Мнишек. — Именно из самого. — И принялся рассказывать, как он их раздобыл.

История оказалась долгой. Пока слушал вполуха, пришел к выводу, что беседовать с его дочкой стану честно или почти честно, то бишь с небольшими недомолвками, и пусть она их трактует как хочет. Разумеется, лишнего обещать нельзя, но и от заманчивых предложений напрямую ни в коем случае не отказываться. Кровь из носу, а ее ближайшие планы я знать должен.