— Если кратко, то сделать Русь великой империей, — отчеканил я, — а весь честной люд чтобы жил в стране счастливо. Что именно для этого надлежит учинить, мне тоже ведомо, но рассказывать долго, боюсь, обедню пропустим, а ведь мы еще и самого главного не решили. — И поинтересовался у присутствующих: — Так что, по настоянию боярина Федора Никитича с первых дней наплюем на предсмертную волю невинно убиенного государя?

Все осуждающе уставились на Романова, и тот, не выдержав, снова вскочил со своего места. Ну прямо ванька-встанька, честное слово.

— Князь напраслину на меня возводит, — обратился он к присутствующим, — а вы ему верите. Нешто я о том сказывал? Я совсем об ином и речь вел о чужаках, и токмо. Они-то вовсе ни к чему. Нечего им нашими делами на Руси вертеть. Сами управимся, без всяких там…

Но договорить у Романова не получилось, ибо дверь в палату открылась и на пороге, к изумлению всех, появились… чужаки.

Я чуть не присвистнул, увидев вошедшую. Признаться, никак не ожидал, что Марина Юрьевна не утерпит и, сопровождаемая своим отцом, придет на наше заседание. А не ожидал по той простой причине, что ее никто о нем не извещал, а по субботам никогда заседаний не было. Еще будучи царским шурином, Борис Федорович упорядочил сей процесс, установив сбор Думы три раза в неделю — по понедельникам, средам и пятницам. А что, очень удобно. Есть время все как следует обдумать накануне. Да и ни к чему ежедневно собираться, когда в стране относительно спокойно, а с соседями мир. Не стал старший Годунов менять распорядок и когда сам стал государем. Дмитрий же «сидения с боярами» вообще не любил, посещал их весьма нерегулярно и не вносил никаких изменений в регламент. Получалось, кто-то из тайных доброхотов, желая выслужиться перед потенциальной будущей государыней, известил Марину Юрьевну.

Романов при виде отца с дочкой осекся и озадаченно уставился на них. Ну да, это для меня и Годунова их появление мелкая неприятность, а для Федора Никитича, учитывая содержание его пламенной речи про чужаков, она куда крупнее.

«Экая непруха, — злорадно подумал я про него. — А судьба молодец. Вчера мне невезение устроила, а нынче ему, по справедливости. Верно говорят, что, если не повезло, не стоит отчаиваться — в следующий раз не повезет другому».

Все повскакивали со своих мест, сгибаясь в угодливых поклонах, но строго дозируя их — помнится, Годунову, когда он вошел, кланялись куда ниже. Федор тоже поднялся с кресла, которое, увы, оказалось одно. Оставалось порадоваться прозорливой скромности моего ученика. Как ни крути, а место даме придется уступить. И если б дело происходило в Грановитой — тем более, ибо будущий государь в ее утробе, а посему, хочешь не хочешь, вставай с трона. Получилось бы весьма символично, и символика эта явно не в пользу престолоблюстителя. Словом, хорошо, что мы расположились в Передней палате. Кресло не трон, пусть Мнишковна посидит. Но и Федору стоять негоже.

Я не стал ничего говорить Дубцу. Просто молча указал на кресло, а затем на Марину. Но пока мой стременной бегал за вторым, Мнишковна успела пройти через всю палату и, остановившись напротив меня, еле-еле, почти незаметно, с укоризной покачала головой, напоминая о вчерашнем разговоре. Губы ее дрогнули, и она еле слышно произнесла:

— Всем ты взял, князь, и ликом, и умом, а выбирать не научился.

Я вежливо улыбнулся и также шепотом ответил:

— Посчитал, что воевать за тебя с боярами мне будет куда сподручнее в ваше отсутствие.

Правая ее бровь надменно изогнулась, изображая безмолвный вопрос, но я больше ничего не сказал, лишь кивнул в сторону ее отца. А тот тем временем, нимало не стесняясь и воспользовавшись тем, что Годунов поднялся с кресла, нахально схватил его и торопливо подставил своей дочери. Та поняла мой намек — услужливый дурак куда опаснее любого врага — и величественным жестом отвергла предложенное отцом, громко объявив:

— Негоже русской царице на чужом сиживать. — И, вновь повернувшись ко мне, легонько кивнула, то ли прощая, то ли благодаря за своевременную подсказку.

Наконец вошел Дубец. Кресло он все-таки раздобыл, но вид у моего стременного был сконфуженный. Ну да, трон-то из Грановитой притащить нечего и думать, да и ни к чему, слишком жирно для нее, а то, что ему удалось отыскать, представлялось на порядок ниже, чем стоящее в Передней. На нем и резьбы поменьше, и подголовник ниже, и главное отличие от годуновского — отсутствие царского герба.

— Неказист, что и говорить, — виновато улыбнулся он, ставя его позади Марины.

Пан Юрий хотел возмутиться и уже открыл рот, но дочка оказалась начеку и ожгла батюшку таким взглядом, что тот поспешно закрыл его, так и не произнеся ни слова.

— Ничего, — благосклонно кивнула она Дубцу. — На Руси сказывают, не место красит пана, но пан — место.

«Ишь ты! Уже и пословицы русские успела зазубрить!» — поневоле восхитился я и, чтобы скрыть неловкость, едва Марина уселась, а ее отец с кислой миной занял место за ее креслом, обратился к Годунову, стараясь подчеркнуть, что бояре правильно кланялись престолоблюстителю пониже, чем экс-царице:

— Вы позволите продолжить, ваше высочество?

Тот согласно кивнул, и я повернулся к Романову, продолжающему стоять.

— Ты не договорил, боярин. Что там ты сказывал насчет чужаков, которым негоже русскими делами вертеть?

Тот в растерянности пожевал губами и, выгадывая время, извлек откуда-то из глубоких недр своих шуб огромадный платок. Высморкаться, правда, у него не получилось. Едва прикоснувшись к своему носу, успевшему изрядно опухнуть и сменить цвет с естественного на лиловый, он торопливо отдернул руку, поморщившись от боли, и принялся вытирать пот. Невзирая на его отсутствие, вытирал он его довольно-таки долго, не меньше минуты, и столько же времени убирал платок обратно в глубинные недра шубы. Осуществив эти неспешные процедуры, он стал откашливаться, зло глядя на меня.

— И не чужаков, а чужака, — наконец-то собравшись с мыслями, проворчал боярин. — Ибо ведомо, что иноземец иноземцу не ровня. От одних на Руси благо, а от иных токмо смуты великие и ничего хорошего. Опять же, когда иноземец садится на почетное место, яко родич, — тут никто слова поперек не скажет. Да что там про почет, они и на престоле московском сиживали. Эвон, Елена Глинская, коя тож из Литвы, при своем малолетнем дитяти цельных пять годков с Русью управлялась и, как знать, может, и далее правила, ежели бы ей… худые люди смертное зелье не поднесли…

Последовала пауза, во время которой тяжелый взгляд боярина уперся в Марину. Я искоса глянул на экс-царицу. Ну точно — вздрогнула так, что аж венец сполз чуть набок. Еще бы! Судя по тону, это даже не намек, а чуть ли не обещание: «Не будешь послушной нам, и тебя это ждет». Но сумела сдержать испуг, и только в очередной раз недовольно поджатые губы выказывали, что их обладательница далеко не в восторге от столь мрачных перспектив.

— Опять же и батюшка Марины Юрьевны. Вон у Глинской дядя токмо был, но и тот стал среди первейших бояр хаживать. Словом, и тут спору нету. А вот князь Макальпа — совсем иное, — мстительно глядя на меня и попутно исказив фамилию, продолжил он. — Род у него вроде именитый, от шкоцких королей начало ведет, да и веру нашу принял, — бегло стал перечислять он мои достоинства, чтобы я впоследствии не смог остановиться на них поподробнее. — Опять же и воевода из первых, но уж больно нрав у него переменчив. Даже тут, на Руси, хошь всего два лета живет, а успел и одному государю послужите, от коего опосля в Путивль к другому утек. Там не по нраву пришлось, так он сызнова к Годуновым переметнулся, а заскучамши в Костроме, новую хозяюшку себе сыскал, поехав королевство ей воевати. Ныне впору вопросить у него: надолго ли он в Москву ай как? А то, может, сызнова в Ливонию подастся?